Роже Гар - Семья Тибо (Том 1)

- Значит, ты писал Даниэлю? - спросил он, нахмурясь.

Жак дерзко глянул на него и утвердительно кивнул.

- И ничего мне не сказал?

- Ну и что же? - ответил тот.

Антуан еле удержался, чтоб не влепить наглецу пощечину. Он сжал кулаки. Спор принимал опасный оборот, можно было испортить все, что налаживалось с таким трудом.

- Убирайся вон! - сказал он, делая вид, что все эти препирательства его утомили. - Ты сегодня сам не знаешь, что говоришь.

- Я говорю... Я говорю, что мне это надоело! - крикнул Жак и топнул ногой. - Я больше не ребенок. Я хочу бывать у кого мне заблагорассудится. Мне надоело так жить. Я хочу видеть Фонтанена, потому что Фонтанен мой друг, Я написал ему об этом. Я знаю, что делаю. Я назначил ему свидание. Можешь сказать об этом... кому угодно. Мне надоело, надоело, надоело!

Он топал ногами; казалось, не осталось в нем ничего, кроме ненависти и возмущения.

То, чего он не говорил и о чем Антуан не в состоянии был догадаться, заключалось в одном: после отъезда Лизбет бедный мальчуган ощутил в душе такую пустоту и такую тяжесть, что он не смог не поддаться потребности поведать юному существу тайну своей юности и, более того, разделить с Даниэлем мучившее его бремя. В своем восторженном одиночестве он заранее пережил сладкие часы всеобъемлющей дружбы, когда он умолит друга тоже любить Лизбет, а Лизбет - дозволить Даниэлю взять на себя половину этой любви.

- Я сказал тебе, чтобы ты убирался, - повторил Антуан, всячески стараясь показать свою невозмутимость и наслаждаясь превосходством над братом. - Мы еще об этом поговорим, когда ты немного успокоишься.

- Подлец! - взревел Жак, окончательно выведенный из себя его бесстрастностью. - Надзиратель!

И вылетел, хлопнув дверью.

Антуан вскочил, запер дверь на ключ и рухнул в кресло. Он побледнел от бешенства.

"Надзиратель! Болван. Надзиратель. Он мне за это заплатит. Если он думает, что может себе позволить... Он ошибается! Вечер пропал, работать я уже все равно не смогу. Он мне за это заплатит. За мой утраченный покой. Какую глупость я совершил! И все ради этого малолетнего болвана! Надзиратель! Чем больше для них делаешь... Болван - это я: трачу на него время, труд. Но довольно. У меня своя жизнь, свои экзамены. И не этому болвану..." Не в силах усидеть на месте, он принялся бегать по комнате. Вдруг он увидел себя беседующим с г-жой де Фонтанен, и лицо его приняло выражение твердое и разочарованное: "Я сделал все, что было в моих силах. Пытался действовать лаской, любовью. Предоставил ему полную свободу. И вот вам. Поверьте, есть такие натуры, с которыми ничего не поделать. У общества имеется лишь одно средство оградить себя от них - не давать им совершать преступления. Не зря ведь исправительные колонии именуются Учреждениями социальной профилактики..."

Услышав шорох, словно заскреблась мышь, он обернулся. Под запертую дверь скользнула записка.

"Извини за надзирателя. Я уже успокоился. Впусти меня, пожалуйста".

Антуан невольно улыбнулся. Ощутив внезапный прилив нежности, он, не раздумывая, подошел к двери и отпер ее. Жак стоял в ожидании, опустив руки. Он был еще так взвинчен, что, потупившись, кусал губы, чтобы не расхохотаться. Антуан напустил на себя недовольный, высокомерный вид и вернулся к письменному столу.

- Мне надо работать, - сказал он сухо. - Я и так сегодня потерял из-за тебя достаточно времени. Чего ты хочешь?

Жак поднял смеющиеся глаза и посмотрел на него в упор.

- Я хочу повидать Даниэля, - объявил он.

Наступило недолгое молчание.

- Ты ведь знаешь, что отец против этого, - начал Антуан. - И я не поленился растолковать тебе, почему. Помнишь? В тот день мы с тобою условились, что ты примешь это как свершившийся факт и не станешь предпринимать никаких попыток возобновить отношения с Фонтаненами. Я поверил твоему слову. И вот результат. Ты меня обманул - при первом удобном случае нарушил уговор. Больше я тебе не верю.

Жак всхлипнул.

- Не говори так, Антуан. Совсем все не так. Ты не знаешь. Конечно, я виноват. Не нужно было писать, не поговорив с тобой. Но это потому, что тогда мне пришлось бы рассказать тебе еще об одной вещи, а я не мог. - И добавил шепотом: - Лизбет...

- Не о том речь... - прервал его Антуан, не желая выслушивать признания, которые смутили бы его больше, чем брата. И, чтобы заставить Жака переменить тему, сказал: - Я согласен еще на одну попытку, но уже на последнюю: ты должен мне обещать...

- Нет, Антуан, я не могу тебе обещать не видеться с Даниэлем. Лучше ты обещай мне, что позволишь мне его увидеть. Выслушай меня, Антуан, не сердись. Говорю тебе, как перед богом, что ничего не буду больше от тебя скрывать. Но я хочу увидеться с Даниэлем - и не хочу этого делать без твоего ведома. Наверно, и он не захочет. Я его просил, чтобы он писал мне до востребования, а он не пожелал. Послушай, что он пишет: "Зачем же до востребования? Нам скрывать нечего. Твой брат всегда был на нашей стороне. Эти несколько строк я пишу на его имя, чтобы он тебе их передал". А в конце письма отказывается от встречи, которую я назначил ему за Пантеоном: "Я рассказал об этом маме. Гораздо было бы проще, если бы ты пришел к нам в самое ближайшее время и провел у нас воскресенье. Маме вы оба нравитесь, твой брат и ты, и она поручает мне передать вам приглашение". Видишь, какой он честный. Папе это все неизвестно, он заранее его осуждает; и на папу я даже не очень сержусь, но ведь ты, Антуан, совсем не такой. Ты знаешь Даниэля, понимаешь его, видел его мать; у тебя нет никаких оснований относиться к нему, как папа. Тебе бы только радоваться, что у меня такой друг. Я так долго был один! Прости, я говорю не о тебе, ты понимаешь. Но одно дело ты, другое - Даниэль. Ведь есть же у тебя друзья твоего возраста, правда? И ты знаешь, что это такое - иметь настоящего друга.