Роже Гар - Семья Тибо (Том 1)

- Куда мы едем, Тибо?

- В предместье Сент-Оноре.

Зябкий Филип забился в самую глубину автомобиля, и не успел шофер отъехать, как он сказал:

- Расскажите-ка мне поскорее, голубчик, в чем дело. Случай действительно безнадежный?

- Безнадежный, Патрон. Двухлетняя девочка, несчастный недоносок: заячья губа с врожденным раздвоением нёба. Эке сам сделал ей операцию весной. Кроме того, порок сердца. Понимаете? В довершение всего внезапное острое воспаление среднего уха. Это случилось в деревне. Надо вам сказать, что это их единственный ребенок...

Филип, рассеянно смотревший на проносящуюся мимо перспективу улиц, сочувственно проворчал что-то в ответ.

- ...Но его жена в положении, на седьмом месяце. Беременность тяжелая. Мне кажется, она очень неосторожна. Словом, чтобы не случилось чего-нибудь, как в прошлый раз, Эке увез жену из Парижа и поселил в Мезон-Лаффите, в доме, который предоставила им тетка госпожи Эке, - я знаю этих людей, они были друзьями моего брата. Там-то и началось воспаление уха.

- Когда именно?

- Неизвестно. Кормилица ничего не сказала, должно быть, не заметила Мать не встает с постели, сначала ничего не поняла. Затем решила, что просто режутся зубы. Наконец в субботу вечером...

- Третьего дня?

- Третьего дня Эке, приехав в Мезон, чтобы, по обыкновению, провести там воскресенье, сразу же заметил, что девочка в опасности. Он вызвал санитарную карету и в тот же вечер перевез жену и ребенка в Париж. Ну вот. Сразу же по приезде он позвонил мне по телефону. В воскресенье рано утром я осмотрел девочку и по собственной инициативе вызвал ушника Ланнето. Мы обнаружили всяческие осложнения: воспаление сосцевидных отростков, конечно, гнойное заражение боковой пазухи и так далее. Со вчерашнего дня мы перепробовали все, что только можно И увы, все тщетно! Положение с каждым часом ухудшается. Сегодня утром обнаружились признаки менингита...

- Хирургическое вмешательство?

- По-видимому, невозможно. Пешо, которого Эке позвал вчера вечером, заявил категорически: состояние сердца не позволяет делать операцию. И ничем, кроме льда, нельзя облегчить ее ужасные страдания.

Филип, продолжавший смотреть в пространство, снова что-то проворчал.

- Вот как обстоит дело, - продолжал озабоченно Антуан. - Теперь ваша очередь, Патрон. - После короткой паузы он добавил: - Но должен признаться, у меня одна надежда, - что мы приедем слишком поздно и что все уже кончилось.

- Эке не строит иллюзий?

- О нет!

Филип помолчал, затем положил руку на колено Антуана.

- Не высказывайтесь так решительно, Тибо. Как врач, несчастный Эке знает, должно быть, что надежды нет. Но как отец... Видите ли, чем серьезнее положение, тем охотнее играешь сам с собой в прятки - На лице его появилась грустно-ироническая улыбка, и он прогнусавил: - К счастью, не правда ли?.. К счастью...

IV

Эке жили на четвертом этаже. При звуке остановившегося лифта дверь на лестницу отворилась: их ждали. Полный мужчина в белом халате, с черной бородой, подчеркивавшей его семитический тип, пожал руку Антуану, который представил его Филипу:

- Исаак Штудлер.

Это был студент-медик, забросивший медицину, однако его можно было встретить во всех медицинских кругах. К Эке, своему университетскому товарищу, он был привязан как пес. Любил его слепо, не рассуждая. Узнав по телефону о внезапном возвращении приятеля, он тотчас же прибежал, бросив все, чтобы ухаживать за больным ребенком.

Квартира с раскрытыми настежь дверями сохраняла тот вид, в какой ее привели, убирая на лето, перед отъездом, и являла мрачное зрелище: занавески были сняты, и поэтому ставней не открывали; всюду горело электричество, и под резким светом ламп, подвешенных к самому потолку, мебель, составленная на середину комнат и покрытая белыми чехлами, напоминала скопище детских катафалков. На полу в гостиной, где Штудлер оставил обоих врачей, когда пошел за Эке, вокруг открытого полупустого сундука разбросаны были самые разнообразные предметы.

Внезапно дверь распахнулась, и полуодетая молодая женщина, с лицом, истомленным тревогой, с беспорядочно рассыпавшимися прекрасными белокурыми волосами, бросилась к ним так поспешно, как только могла из-за своей отяжелевшей походки. Одной рукой она поддерживала живот, а другой, чтобы не споткнуться И не упасть, приподнимала полы своего капота. Она задыхалась, и это мешало ей говорить; губы дрожали. Она кинулась прямо к Филипу, и в ее больших заплаканных глазах, устремленных прямо на него, была немая мольба, такая душераздирающая, что ему даже в голову не пришло поздороваться: он машинально протянул к ней руки, как бы для того, чтобы поддержать, успокоить ее.