Роже Гар - Семья Тибо (Том 3)

Жак улыбнулся.

- Вот я и на заметке.

Женни уцепилась за его руку. Ее лицо исказилось.

- Что они с вами сделают? - спросила она глухим голосом.

- Разумеется, ничего!

Стефани рассмеялся.

- Что они могут с нами сделать? У нас все в полном порядке.

- Единственно, что меня немного смущает, - признался Жак, - это то, что я дал свой адрес, назвал отель Льебара.

- Ты завтра же переедешь оттуда - и все тут.

Вечер был теплый. В переулке пахло чем-то затхлым. Женни прижималась к Жаку. Ее силы иссякли от пережитого волнения. На неровных камнях мостовой она оступилась, у нее подвернулась нога, и она бы упала, если б он не держал ее под руку. На минуту она остановилась и прислонилась плечом к стене какого-то сарая. Нога у нее болела.

- Ах, Жак, - прошептала она, - я так устала.

- Опирайтесь на меня.

Слабая, утомленная, она вызывала в нем еще большую нежность.

Переулок примыкал к бульвару, где последние шумные группы постепенно расходились.

- Садитесь оба на эту скамью, - распорядился Стефани. - Я побегу вперед, чтобы не опоздать на последний трамвай. Около Ратуши есть стоянка такси, Я пришлю вам машину.

Когда три минуты спустя машина остановилась у тротуара, Женни стало стыдно за свою слабость.

- Это глупо. Я отлично смогла бы дойти до трамвая...

Она сердилась на себя за то, что служит помехой в жизни Жака; ведь для нее всегда было вопросом чести обходиться без всяких услуг.

Но, очутившись в автомобиле, она сейчас же сняла шляпу и вуаль, чтобы теснее прижаться к нему. Она чувствовала, как вздымается у ее щеки эта горячая мужская грудь, где гулко билось сердце. Не поворачивая головы, она подняла руку и ощупью нашла лицо Жака. Он улыбнулся, и она заметила это, коснувшись его рта. Тогда, словно ей только и нужно было убедиться, что он действительно тут, она убрала руку и снова уютно устроилась в его объятьях.

Машина замедлила ход, "Уже?" - подумала она с сожалением. Но она ошиблась - они еще не доехали: она узнала Орлеанские ворота, таможню.

Она прошептала:

- Где вы будете ночевать?

- Да у Льебара. А что?

Она хотела что-то сказать, но промолчала. Он нагнулся к ней. Она закрыла глаза. Губы Жака надолго задержались на ее опущенных веках. В ее ушах звенели невнятные слова: "Моя дорогая... Моя любимая... Любимая..." Она почувствовала, как теплый рот скользнул вдоль ее щеки, слегка коснулся носа, дошел до ее губ, которые инстинктивно сжались. Он не решился настаивать, поднял голову и, еще крепче обняв ее, страстно привлек к себе. Теперь она сама протянула ему губы, но он этого не заметил: он уже выпрямился. Он отстранился и открыл дверцу. Тогда она заметила, что машина остановилась. Давно уже? Она увидела фасад, подъезд своего дома.

Он вышел первый и помог ей. Пока он расплачивался с шофером, она, как лунатик, сделала три шага, отделявшие ее от звонка. На секунду ее охватило безумное искушение. Но что, если вернулась мать?.. При мысли о г-же де Фонтанен она испытала резкое потрясение, и все ее беспокойство снова вернулось к ней. Дрожащей рукой она нажала кнопку звонка.

Когда Жак подошел к ней, дверь уже полуоткрылась, и перед швейцарской зажегся свет.

- Завтра? - поспешно спросил он.

Она утвердительно кивнула головой. Она не могла выговорить ни слова. Он взял ее руку и сжал в своих.

- Не утром... - продолжал он прерывающимся голосом. - В два часа, хорошо? Я приду?

Она снова кивнула головой в знак согласия, затем отняла у него руку и толкнула створку двери.

Он увидел, как она напряженной походкой прошла освещенную полосу и скрылась во мраке, не обернувшись. Тогда он отпустил дверь.

LIX

У Льебара Жак почти совсем не спал.

Переворачиваясь с боку на бок на своей узкой железной кровати, он двадцать раз спрашивал себя, не возвещает ли белесое стекло приближения утренней зари, пока не погрузился на два часа в тяжелый сон, после которого очнулся разбитый и мрачный.

На улице наконец рассвело.

Он оделся, уложил в саквояж то немногое, что у него было, увязал в пачку бумаги, затем придвинул к окну стул и долго сидел, облокотясь на подоконник, не в состоянии думать о чем-либо определенном. Образ Женни вновь и вновь проходил перед его глазами. Ему бы хотелось, чтобы она была здесь, рядом, молчаливая, неподвижная, хотелось ощущать прикосновение ее плеча, щеки, как вчера в автомобиле... Как только он оказывался вдали от нее, у него находилось столько всего, о чем надо было ей рассказать... Он смотрел на улицу, на набережную, которые постепенно начинали свою утреннюю жизнь жизнь подметальщиков и разносчиков молока. Мусорные ящики еще стояли, выстроившись в ряд, вдоль сточных канав. В угловом доме напротив ставни были закрыты везде, кроме нижнего этажа, который занимал торговец фаянсом; сквозь стекла виднелись груды не имеющих названия безделушек, наполовину закрытых соломой, разрозненные сервизы, китайские расписные вазы, бонбоньерки, статуэтки вакханок, бюсты великих людей. Внизу, на ярко-красных ставнях мясника-еврея, висела позолоченная вывеска с еврейской надписью, надолго приковавшая взгляд Жака.