Ник Хорнби - Слэм

И за этим семейным обедом, на который я был приглашен, потому что практически член семьи, я сидел, обдумывая свои дела, когда ее отец спросил меня, что я собираюсь делать после школы.

— Не всем быть учеными, Роберт, — быстро подсказала мать Алисии.

Видите как? Она хотела меня защитить, но сделала вот что — попыталась оградить меня от вопроса о моем будущем. Я что хочу сказать: все ведь что-то делают после школы, правда? Даже если ты всю оставшуюся жизнь сидишь дома и смотришь дневные программы по телику, это тоже какое ни есть, а будущее. Но это и было их отношение ко мне — не упоминать про будущее, потому что у меня его нет. И все делали вид, что это нормально — не иметь будущего. Именно это и сказала мама Алисии: не у всех есть будущее.

— Я знаю, что не всем быть учеными, — согласился Роберт. — Я просто хотел спросить его, кем он хочет быть.

— Он хочет изучать в колледже живопись и дизайн, — вставила Алисия.

— У тебя художественные способности, Сэм? — спросила ее мама.

— Ну да, ничего. Я только побаиваюсь, что там, в колледже, надо писать сочинения и все такое.

— А у тебя плохо с английским?

— На письме. И в устной речи. Остальное нормально.

Это восприняли как шутку.

— Надо только верить в себя, — сказала ее мама. — У тебя нет преимуществ, которые есть у многих других.

Я не знал, что на это ответить. У меня есть собственная комната, мама, которая работает, любит читать и следит, чтобы я делал домашние задания... Честно говоря, я не знаю, какие еще у меня могли быть преимущества. Даже то, что мой папа не живет с нами, — хорошо, потому что у него-то совсем нет никакого образования. Я не хочу сказать, что он заставил бы меня бросить учиться, но... А может, и заставил бы. Они с мамой вечно из-за этого ругались. Она рвалась в колледж, а он — водопроводчик, и он всегда старался заработать побольше деньжат, и это изначально стояло между ними, потому что мама постоянно чувствовала, что у него комплексы, из-за того что он ниже нее на социальной лестнице, и потому он внушал ей, что повышать квалификацию — пустая трата времени. С точки зрения родителей Алисии, ты плохой человек, если не учишься и не читаешь. А с точки зрения моего папы, наоборот, ты дурной человек, если делаешь это. Бред какой-то, да? Не чтение и тому подобные вещи делают тебя хорошим или плохим. Если ты грабишь, убиваешь, насилуешь, сидишь на игле — ты плохой. А не из-за книг. Не знаю, почему они все так из-за этого суетятся.

— Думаю, Сэм шутит, мама, — сказала Алисия. — Говорит он замечательно.

Мне это не показалось, впрочем, особенно убедительным. Они ведь слышали, как я говорю. Они могли составить собственное мнение. Мы, конечно, не беседовали о скейтинге, о том, как я катаюсь, — они же этого никогда не видели. Если бы они изъявили желание, чтобы им рассказали об этом, я бы мог, хотя было бы трудновато.

— Нет, он хорошо говорит, — сказала ее мама. — Но иногда, если ты не... Если у тебя нет...

Алисия рассмеялась.

— Продолжай, мама. Закончи фразу так, чтобы не окатить Сэма помоями с головы до пят.

— Он знает, что я имею в виду! — возмутилась та.

Да, я знал. Но это не значит, что мне это понравилось.

Но ее брат, Рич, был мне симпатичен. И не думал, что он мне внушит доверие, потому что играл на скрипке, а ребята, пиликающие на скрипочке, всегда ботаники из ботаников. Но он не был похож на ботаника. Он носил очки, но они были клевые, и любил посмеяться. Я бы сказал, если подумать, что я был ему по душе. Ну, во всяком случае, тогда. Как сейчас — не могу знать точно. Разница есть, правда? Думаю, он не вкладывал в это особой страсти. Не то чтобы я нравился ему потому, что у него не было других друзей. Я ему нравился потому, что был нормальным парнем, и оттого, я думаю, что у него было не так много знакомых, которые не были бы ботаниками и не играли бы на скрипке.

После обеда мы с Алисией и Ричем пошли к ней в комнату, поставили CD, мы с ней сели на кровать, а он на пол.

— Добро пожаловать в нашу семейку, — сказал Рич.

— Не говори так, — упрекнула Алисия. — А то я больше его никогда не увижу.

— Не все так плохо, — ответил я. Но все было именно так плохо. И если быть честным, вовсе не родители Алисии действовали мне на нервы. Когда я вышел из их дома, я не знал, вернусь ли сюда еще когда-нибудь.

В конце концов я пошел в чашку и возился там со своим бордом. Тот, кто изобрел катальную доску, — гений, так я думаю. В Лондоне можно всяким спортом заниматься. Там и лужайки есть, чтобы в футбол играть или в гольф. Но ты занимаешься этим спортом вопреки тому, что живешь в большом городе, потому что лучше было бы, если бы ты жил где-нибудь в деревне или вообще в каком-нибудь месте вроде Австралии. Но скейтингом ты занимаешься именно потому, что живешь в городе. Для него нужно столько асфальта, бетона, скамеек, заграждений, перил лестниц, сколько есть только в городах. И когда мир будет окончательно замощен, из всех атлетов останемся только мы, и по всему миру будут стоять статуи Тони Хоука, а на Олимпийских играх будет миллион соревнований по скейтингу, и люди по-настоящему смогут их посмотреть. По крайней мере, я приду и посмотрю. Я спустился по пандусу для инвалидных колясок, который идет от задних дверей и тянется за угол, выделывая фокусы — ничего особенного, обычные флипы. И я думал про Алисию и ее семью и понял, что собираюсь поговорить с ней о том, что не надо нам больше встречаться так часто, а может, и вообще больше видеться не надо.