Олег Коряков - Странный генерал

Потом Билке сменил тему. Теперь его пронзила мысль убить начальника лагеря. Ее-то он и стал развивать неустанно перед приятелем. Начальников был молодой, толстый и важный майор Генри Гловер. Он, конечно, не разгуливал по лагерю, и добраться до него было весьма не просто. Но раз в месяц Гловер производил личный осмотр своего «хозяйства», и вот тут-то уж можно было улучить момент и вцепиться в жертву. Именно это словечко больше всего пришлось по душе Конраду Билке.

– Уж я вцеплюсь в него, так не выпущу, – говорил он, зловеще усмехаясь. – Я могу подползти к нему хоть на карачках, могу кланяться рабски – хэ, я сумею схитрить! – но уж как доберусь, вцеплюсь в его жирную шею и удавлю, удавлю, хоть вся армия и вся полиция будут меня отрывать от этого ублюдка!

Чего он так возненавидел его?.. Петерсон пытался увещевать приятеля и убедить его, что убийство это будет не только бесполезно, но скорее вредно. Однако Билке не хотел его слушать, да и очень уж слабы были возражения Йоганна: он говорил из последних сил, наступил его смертный час…

У полковника Ермолова было приятное настроение: из Петербурга, из Главного штаба армии, пришло разрешение на отпуск и поездку в Россию. Оттого, что майор Соутерн, которого он пригласил позавтракать, появился в холле военного клуба в мрачнейшем состоянии духа, настроение Ермолова ничуть не испортилось. Наоборот, он предвкушал удовольствие, потчуя Соутерна завтраком, подразнить его некоторыми новостями, и тем позабавиться.

Краешком глаза наблюдая приближение майора, Ермолов сделал вид, что внимательно читает «Дейли ньюс». Эта газета также входила в программу дразнения Соутерна. Майор был ее читателем и почитателем – до тех пор, пока эту явно империалистского толка газету не перекупили сторонники Ллойд-Джорджа и не сменили редакцию, а вместе с тем и направление. Теперь она ратовала против войны в Южной Африке и не стеснялась расписывать жестокости завоевателей. Соутерн перестал ее покупать, и потому Ермолову стало интересно читать ее при майоре вслух.

Поздоровавшись и радушно указав английскому офицеру место рядом, полковник сказал тоном извиняющегося:

– Минуту, дорогой Соутерн, я лишь дочитаю африканские известия… Что-то не очень эти газетчики жалуют героев Китченера. Вы только послушайте, какие письма солдат они печатают! Вот, например, из дивизии генерала Рендля: «С тех пор, что мы выступили из Харрисмита, мы жгли и уничтожали дома, и дворы, и все, что попадалось». Рисуют их этакими извергами, правда? Или вот – из семнадцатой роты йоменри [46], из Сенекало: «Славная забава была в Рейпе. Мы так выжгли деревню, что ее узнать нельзя было. Мы разнесли всю домашнюю утварь, печи и прочее, хуже всего пострадали фортепиано». – Ермолов мельком глянул на майора: тот, уставившись в какую-то точку, даже не шевелился. «Странно», – подумал полковник и продолжал: – Опять йоменри, из Стандертона. «Вчера и сегодня мы были очень заняты сожжением ферм. Мы сначала забираем кур и всю живность и затем уже поджигаем. Это несколько зверское занятие, но оно необходимо, что бы там наши критики дома ни говорили…» Нет, право, майор, очень милую услугу вашему министерству делают эти газетчики!

Соутерна передернуло. Это также было странно, не похоже на него.

– И я бы все и всех сжигал! – неожиданно воскликнул он и тут же как бы устыдился этого злобного порыва. – Простите, полковник, я несколько взвинчен. Сегодня стало известно, что мой кузен майор Генри Гловер пал… смертью храбрых под Йоганнесбургом.

Так, собственно, и было написано в официальном извещении, хотя приятель Соутерна частным порядком сообщал ему, что Гловера задушил какой-то бурский маньяк.

Шел дождь, Петр измотался за последние дни, почти совсем не спал, и уже один вид знакомой деревушки томно расслабил его тело: неодолимо потянуло передохнуть. Группу вестовых он оставил в лесу, а сам с Яном Коуперсом и Каамо направился в деревню.

Кулу был все такой же толстый и принаряженный, по-прежнему моложавый, только один из передних зубов у него не то выпал, не то сломался, и в разговоре он пришепетывал, конфузливо прикрывая рот. Кулу обрадовался Петру и Яну. Он хорошо запомнил этих добрых и храбрых белых, которые тогда убили двух носорогов и угощали его крепким бренди. Теперь Кулу мог отплатить им тем же: и у него завелись бутылки с красивыми наклейками. Он пригласил охотников в свою большую круглую хижину, усадил на скамейку у очага и раскупорил виски. Правда, они почти не касались спиртного, вождю пришлось пить одному, но Кулу не обижался. Эти белые нравились ему все больше, и он уже подумывал, не позвать ли людей из деревни, чтобы они танцевали и пели для его гостей.