Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Маленький щеголь, который уже успел втереться в число моих близких друзей, описал мне вчера в мельчайших подробностях готовящуюся коронационную процессию. Стоит людям заговорить на любимую тему, как они становятся весьма красноречивыми. Этот же разговор как нельзя лучше отвечал характеру моего собеседника. Его воображение было воспламенено разнообразием сверкающих предметов: короны знати, гербы, галуны, кружева, драгоценные камни, стеклярус и бисер...

- Вот тут идут кавалеры ордена Подвязки, - восклицал он, - а тут шествует красный Дракон с гербами на спине. Тут выступает Кларенс, а вот тут Голубая Мантия {2}, не желающая от него отставать. Здесь попарно идут олдермены, а вон там доблестный английский воин {3}, который, ничуть не оробев при виде многочисленных джентльменов и дам, выезжает вперед в полном вооружении на боевом скакуне и бесстрашно бросает свою перчатку. Ах, продолжал он, - если бы нашелся смельчак, который поднял бы эту роковую перчатку и принял вызов, какое вышло бы славное состязание! Наш боец не пощадил бы его и проучил при всех, как следует. Боюсь, однако, что во время коронации никто не решится с ним тягаться: во-первых, противник рискует пасть в поединке, а во-вторых, если бы он и уцелел, ему не миновать виселицы за государственную измену. Нет, думаю, никто не отважится оспаривать корону в бою со столь непобедимым противником. Скорее всего поединка не будет, и боец прогарцует перед нами, держа в одной руке поводья, а в другой - кубок с вином.

Некоторые люди умеют рассказывать так, что их описание только еще больше затемняет предмет, и при всей словоохотливости моего собеседника я так и не получил ясного представления о коронационной процессии. Я полагал, что коронование монарха должно быть торжественной, внушающей благоговение церемонией, но в таком описании она что-то не внушала благоговения. Если это соответствует истине, сказал я себе, значит европейцы несообразно смешивают возвышенное и комическое, высокое и низкое. Как можно в минуту, когда король заключает договор с народом, допускать то, что способно умалить величие подобной церемонии? Нелепая эмблема придаст шутовской вид всему происходящему. Так, на виденной мной картине Альбрехта Дюрера художник, изобразив Страшный Суд, грозное божество и трепещущий в ожидании приговора мир, написал и весельчака, везущего сварливую жену в ад на тачке {4}.

Пока я предавался таким размышлениям, собеседник, приписавший мое молчание восторженному изумлению, продолжал изображать те подробности церемонии, которые были более всего приятны его легкомысленному воображению, и заверял меня, что задержись я в этой стране на несколько месяцев, то увижу нечто поистине великолепное.

- Мне уже известны, - продолжал он, - по меньшей мере пятнадцать кафтанов из золотой парчи, сшитых для этого случая, а уж бриллиантов, рубинов, изумрудов и жемчуга будет не меньше, чем латунных гвоздей на портшезе. И все мы будем шествовать торжественным шагом - вот эта нога все время позади вот этой. Дамы будут бросать букеты, придворные поэты - свитки со стихами, а публика облачится в лучшие свои наряды. На миссис Тибс новый сак, обшитый оборками, и французская прическа, словом, куда ни глянь красота да и только; миссис Тибс приседает герцогине, а ее светлость отвечает поклоном. "Дорогу!" - кричит герольд; "Посторонись!" - кричит придворный церемониймейстер; "Топчи его, дави!" - кричит стража.

- Ах, - продолжал он, изумленный собственным описанием, - искусство способно превратить даже самое незначительное событие в величественное зрелище; ведь чего проще - один человек надевает шляпу другого, а кажется чудом.

Тут я окончательно убедился, что ум его целиком занят мишурой этого спектакля и совершенно равнодушен к истинному значению столь дорогих приготовлений. "Пышные процессии, - говорит Бэкон, - приятное зрелище, только следует научиться делать их изящными, а не дорогими" {5}. Шествия, кавалькады и пестрая мишура, которую создают портные, парикмахеры и горничные, невольно вызывают благоговение. Император в ночном колпаке куда менее внушителен, чем император в сверкающей короне. Политика похожа на религию: попытка освободить любую из них от церемониала - верный способ вызвать презрение к ним. Любому человеку, мудрецу и простаку, необходимо чем-то восхищаться, и каждое разумное правительство обязано внушать всем сословиям повиновение бриллиантовой пряжкой или благодетельным эдиктом, законом против роскоши или ожерельем из стекляшек.