Альва Бесси - Антиамериканцы

Энн пыталась помешать мне пить, перепрятывала найденные бутылки. Но чем чаще она их находила, тем искуснее я их прятал. Я стал держать вино в чайниках, стаканах, кофейных чашках, консервных банках, термосах, флаконах из-под духов и хранил их в самых необычных местах.

Он повернулся и взглянул на Мортона.

— Представляю, как тебе надоело слушать, — сказал он.

— Мне ничего не надоедает, — ответил врач.

— Невеселая у тебя жизнь… Но в конце концов ей все наскучило. Теперь Энн больше не прячет бутылки, поняла, видимо, что таким путем меня не вылечишь. Она направила меня к тебе, надеясь на твою помощь. Не сомневаюсь, что скоро тебе придется отказаться отмени, как от безнадежного пациента.

— Но сам-то ты хочешь вылечиться?

— И да и нет. Все зависит от того, в какой момент мне задают этот вопрос, какое у меня самочувствие: работаю я или нет, сколько и чего съел, что прочел в утренних и вечерних газетах, кого видел в этот день, о чем мечтал, влечет меня к жене или не влечет (что бывает значительно чаще). — Лэнг взглянул на Мортона. — Я ценю все, что ты пытаешься сделать для меня, Эверетт, и хочу извиниться перед тобой за те неприятные минуты, что доставляю тебе, и те, еще более неприятные, что ожидают тебя. Я верю, что ты мой друг.

— Чепуха. Не стоит вспоминать.

— Нет, не чепуха. Я понимаю, как отвратительно вел себя, допуская иронические и оскорбительные замечания…

— Такая уж у меня профессия, Фрэнсис, что приходится выслушивать оскорбления. Поверь, ты ничем не отличаешься от других моих пациентов.

Помолчав, Лэнг возобновил свой рассказ:

— Именно в это время я узнал, что Негрин произнес в Лиге Наций большую речь о выводе интернациональных бригад из Испании. Он обещал эвакуировать иностранных добровольцев. Гитлер и Муссолини ответили тем, что стали посылать в Испанию еще больше людей и военных материалов.

Затем я узнал, что Блау, Буш и многие другие американцы находятся в Гавре. Моряки бастовали, парохода для волонтеров не было, и добровольцев держали в специальном концентрационном лагере «Всеобщей трансатлантической компании», предназначенном для интернированных иностранцев.

Я отправился в Гавр повидать их. Энн осталась в Париже. Еще раньше я без всякой охоты начал писать книгу. Жена посоветовала мне приступить к работе над пьесой и считала, что я снова обрету уверенность в своих силах, если побуду один. Она, конечно, допустила ошибку, зато я повеселился на славу. В Гавре я остановился в гостинице «Фалкон», а обедал в ресторане «Ля Мармит». Ты бывал когда-нибудь в «Ля Мармит»?

— Нет.

— Это один из лучших ресторанов во Франции. Точнее говоря, был лучшим. Он находился на набережной, а в 1945 году я уже не мог найти его: во время высадки союзников весь этот район сровняли с землей.

Как-то в воскресенье мне удалось вытащить нескольких парней из концентрационного лагеря, покормить их в ресторане и дать им возможность помыться в гостинице. Однако сам я в нее не вернулся.

— Почему?

— Это совсем другая история.

— Ты просто так рассказываешь мне всякие истории, или мы работаем вместе, чтобы добраться до корней твоей болезни?

— Во всяком случае, ребятам снова пришлось вызывать Энн, на этот раз в Гавр, и вытаскивать меня из комнаты в какой-то портовой дыре, где я забаррикадировался и воевал с «мессершмиттами», пикировавшими на меня сквозь стены и обстреливавшими из пулеметов…

Я иногда могу плакать и, бывает, действительно плачу, когда вспоминаю, сколько бедной Энн пришлось из-за меня пережить. Меня поместили в больницу и надели смирительную рубаху. А я во весь голос призывал Долорес и кричал, что из окон, из стен на меня ползут фашисты с длинными, как у чертей, туловищами, в зеленом обмундировании. У некоторых из них на спине было вышито «Святое сердце Иисуса», у других «Сердце Марии» с семью кинжалами в нем — ну, знаешь, как у «Марии де лос Долорес».

Этот бред как бы предвосхитил события, которые произошли во второй половине января, когда нам стало известно, что в результате наступления фашистов Барселона должна вскоре пасть.

Тут вдруг я почувствовал себя хорошо, а может, просто убедил себя в этом, начал даже работать над пьесой и снова занялся своей книгой. Затем я взял напрокат ситроен и вместе с Энн поехал на юг, в Перпиньян, а оттуда — в Ле Пертус, на границу. Здесь уже стали появляться беженцы, и в течение следующих двух недель мы стали свидетелями падения республики.

Мы видели этих людей, Эверетт, их было тысяч двести пятьдесят — стариков, женщин с маленькими детьми; гордо маршировавшие колонны испанской республиканской армии переходили границу с развевающимися полковыми знаменами, под звуки оркестров. Бойцы шли с оружием — с винтовками и пулеметами, а за ними следовали грузовики с легкой артиллерией на буксире и несколько танков.