Альва Бесси - Антиамериканцы

— Ты революционер, Бен, — бормотал Лэнг, — ну и оставайся им.

Бен направился к двери, но страстный вопль Лэнга «Бен!» заставил его обернуться. Лицо Лэнга было искажено гримасой мучительной боли и раскаяния.

— П… продолжай, Бен, ос… таваться примером д… для меня!

Первого мая выдался ясный, солнечный день. Самолет Лэнга «Цессна-140» стремительно поднялся со взлетной полосы в Тетерборо. Казалось, ему не терпелось взмыть в чистый, прозрачный воздух.

Пегги отказалась лететь. Она причиняла Лэнгу много хлопот, и он был доволен, что на этот раз она не пришла. Как ни приятно ему было чувство ответственности, которое он испытывал, когда в кабине находился беспомощный пассажир, лишенный возможности без его, Лэнга, искусства вновь оказаться на земле, но сознание того, что он один в этом безбрежном воздушном просторе, радовало его еще больше.

Он уверенно пересек Гудзон и не заметил, как очутился над Манхеттеном. «Цессна» была просто прелесть. Чудесный, свободно парящий маленький чертенок! Справа была видна только железная дорога, слева — извивающееся шоссе Риверсайд-Драйв и парк Генри Гудзона. Видимость не ограничена, потолок беспределен — редкое явление для жителя Нью-Йорка.

На высоте двух тысяч футов над Манхеттеном он выравнял машину и направился к центру города. Вскоре внизу показался «Эмпайр стейт билдинг». (По правде говоря, высота полета была слишком мала с точки зрения безопасности). Лэнг положил машину на левое крыло и начал крутой вираж, вообразив, что перед ним не мачта небоскреба, а аэродромная вышка, а он курсант летной школы в те дни, когда он постигал летное искусство. Прекрасное упражнение на координацию!

Он сделал слишком крутой поворот и почувствовал, как его прижала к сиденью могучая центробежная сила. Лэнг поспешил выравнять самолет, и горизонт вновь встал на свое место, а ощущение давящей тяжести исчезло. Затем он сделал, правда, не слишком четко, огромную восьмерку, взяв за ориентиры «Эмпайр стейт билдинг» и здание компании Крайслера. Лэнг вспомнил своего первого инструктора — толстого маленького человечка, внешне совсем не похожего на пилота. Он еще в 1935 году утверждал, что Лэнгу вообще не следовало бы летать. «Ты же боишься высоты», — говорил этот парень в переговорную трубку старомодного биплана.

«Черта с два! — подумал Лэнг. — Я покажу тебе, щенок…» Он открыл дроссель и откинулся на сиденье. «Следи за этой машиной», — приказал себе Лэнг, заметив самолет марки «Констеллейшн» над аэропортом Ла Гардиа, летевший прямо к острову. Направив самолет к югу, Лэнг стал набирать высоту, заставляя свою маленькую машину делать повороты на девяносто градусов попеременно вправо и влево.

Альтиметр показывал тысячу, две, семь… Лэнг выравнял самолет и посмотрел вниз, как всегда поражаясь абсолютно неподвижному положению колес самолета: он не мог понять, почему они не вращаются в потоке воздуха.

Ему пришлось признать, что в словах инструктора была известная доля правды. На высоте двух тысяч пятисот метров он чувствовал себя значительно хуже, чем на высоте семи тысяч футов, когда город находился прямо под ним. «Глупо, — подумал он, — ведь угол планирования по меньшей мере равен пяти к одному, и с такой высоты всегда можно найти место для посадки, если потребуется».

«Мой бог, к тебе все ближе». Эта фраза внезапно всплыла у него в памяти, и он начал громко петь, стараясь заглушить рокот мотора. Но это ему не удалось. Он запел: «Мы уходим в голубую бесконечность, нам навстречу солнце яркое плывет…» Черт бы побрал эти военно-воздушные силы! Не взяли меня, когда я подал заявление. Они не сказали прямо, но ясно дали понять, что у меня слишком много алкоголя в крови. Слишком много воздуха в воздушном потоке. Слишком много, слишком много…

Пролетая над Бэттери, Лэнг увидел крошечные кораблики, направлявшиеся вверх по Гудзону. «О свобода, свобода! Как много преступлений совершается во имя твое! — подумал он. — Кто это сказал: „Дайте мне свободу или лишите меня жизни“? Конечно, мадам Роланд, когда ее везли по улицам Парижа. А теперь они повезут Блау. Но на этот раз не будет двуколки, не будет гильотины. Не будет старых ведьм с их вязанием: одна петля, петля с накидом — и голова катится в корзину».

Вытянутое лицо святого отца, нет, монсеньера Франсиско Линча, глянуло вдруг на него из-за стекла альтиметра… «Я буду молиться за вас», — сказал он. «Вы так добры, святой отец, благодарю вас. Отец, я согрешил!»