Шарлотта Бронте - Учитель

Виктор быстро учится. Вскоре он отправится в Итон, где, подозреваю, первые два года будет несчастен – настолько тяжело дастся ему расставание со мной, с матерью, с домом; вдобавок притеснения старших товарищей вряд ли придутся ему по душе, но дух соперничества, жажда знаний, радость успеха со временем сумеют расшевелить и вознаградить его. А пока я замечаю, что с ужасом и отвращением жду часа, когда моя единственная масличная ветвь [136]будет пересажена далеко от меня, и когда говорю об этом с Френсис, то слышу в ее голосе терпеливо сносимое страдание, словно при мысли о предстоящем событии она содрогается, но стойкость не позволяет ей отступить. Так или иначе, этого события не избежать, оно все равно свершится, и, конечно, Френсис вряд ли сделает из сына тряпку, она приучит его к достойному поведению, терпению, подлинной нежности, каких он больше нигде не встретит. Подобно мне, она улавливает в характере Виктора нечто пылкое и сильное, время от времени высекающее зловещие искры; Хансден называет их проявлениями темперамента и утверждает, что не следует его подавлять. Я же считаю, что это задатки падшего Адама, и думаю, что стоит если не выбить их, то хотя бы надежно обуздать, и что он легко отделается, если путем телесных и душевных страданий придет к искусству владения собой. Френсис не дает названия этой особенности характера своего сына, но когда она проявляется в скрежете зубов, мерцании глаз, неистовом буйстве чувств, направленном против разочарования, неудачи, внезапного горя или предполагаемой несправедливости, Френсис привлекает сына к груди или уводит его на прогулку в лес; там она вразумляет его, как подобает философу, – а Виктор неизменно прислушивается к доводам рассудка, – потом смотрит на него взглядом, полным любви, и окончательно покоряет его; но будут ли резоны или любовь оружием, с которым в будущем мир встретит его гнев? О нет! За этот блеск черных глаз, за нахмуренность выпуклого лба, за сжатые губы статуи мальчик будет получать оплеухи вместо уговоров, пинки вместо поцелуев, и когда немая ярость скрутит его тело и доведет до безумия душу, тогда его ждет достойное и целительное испытание, из которого, я надеюсь, он выйдет мудрым, изменившимся к лучшему человеком.

Я вижу его сейчас: он стоит рядом с Хансденом, который устроился на лужайке под буком; положив руку на плечо мальчишки, Хансден нашептывает ему на ухо бог весть что. Виктор выглядит почти похорошевшим, так как слушает и улыбается – с улыбкой на лице он особенно похож на мать, жаль, что ее свет озаряет детское личико так редко! Виктор питает пристрастие к Хансдену – на мой взгляд, пожалуй, чересчур сильное, более явное, решительное и полное, чем когда-либо питал к нашему соседу я сам. Френсис хоть и молчит, но тревожится; когда ее сын опирается на колено Хансдена или прислоняется к его плечу, Френсис хлопочет рядом, словно голубка, оберегающая птенца от ястреба; она жалеет, что у Хансдена нет своих детей – тогда бы он понял, как опасно возбуждать в них гордыню и потакать их прихотям.

Френсис подходит к окну библиотеки, отводит прикрывающую его ветку жимолости и сообщает, что чай готов; обнаружив, что я все еще занят, она входит в комнату, неслышно приближается ко мне и кладет руку на плечо.

– Monsieur est trop appliqué [137].

– Скоро закончу.

Она придвигает стул и садится рядом со мной; ее близость приятна мне, как аромат свежего сена и благоухание цветов, как отблеск заходящего солнца и отдых в канун летнего солнцестояния.

Но к нам идет Хансден, я слышу его шаги, и вот наконец он перед окном – недрогнувшей рукой отталкивает жимолость, спугнув двух пчел и бабочку.

– Кримсуорт! Вы слышите, Кримсуорт? Отнимите у него перо, миссис, пусть поднимет голову.

– Ну что, Хансден? Я вас слышу.

– Я вчера ездил в N.! Ваш братец Нед богатеет на спекуляции железнодорожными акциями и вскоре перещеголяет Креза, на бирже его зовут воротилой – я сам слышал от Брауна. Кстати, месье и мадам Ванденгутен в следующем месяце хотят проведать вас и прихватить с собой Жана-Батиста. Браун упоминал и супругов Пеле – до семейной гармонии им далеко, но в делах «on ne peut mieux» [138], только это и утешает обоих, особенно после частых ссор. Почему бы вам не пригласить чету Пеле в Эншир, Кримсуорт? Мне давно не терпится увидеть вашу первую любовь, Зораиду. Не ревнуйте, миссис, он любил ее, как безумный, я точно знаю. Браун уверяет, что теперь она весит все двенадцать стоунов [139] – видите, как много вы потеряли, месье профессор? Итак, месье и мадам, если вы не идете к чаю, мы с Виктором начнем без вас.