Шарлотта Бронте - Учитель

И мы решили переселиться в Англию, до которой добрались благополучно; сбылась мечта всей жизни Френсис. Все лето и осень мы путешествовали по Британским островам, следующую зиму провели в Лондоне, после чего решили, что пора обзавестись собственным домом. Душой я стремился в родной Эншир, где живу теперь; все это я пишу у себя дома, в библиотеке. Этот дом стоит в довольно безлюдной холмистой местности, в тридцати милях от N., там, где зелень еще не почернела от копоти фабричных труб, где воды чисты, где среди вересковых пустошей сохранились лощины, заросшие папоротником, в первозданной красоте природы с ее мхом, орляком, колокольчиками, ароматами камыша и вереска, со свежими и вольными порывами ветра. Мой дом – живописное и в меру просторное жилище с низкими длинными окнами, с зарешеченным балконом над парадной дверью, который теперь, в этот летний вечер, выглядит как арка, увитая розами и плющом. В саду хватает места для лужайки, выложенной дерном с холмов, с невысокой и мягкой, как мох, травой, пестрящей мелкими, похожими на звездочки цветами среди изящных, словно вышивка, резных листьев. В конце лужайки, полого спускающейся от дома, есть калитка, выходящая на улочку – зеленую, как лужайка, очень длинную, тенистую и почти безлюдную; на этой улочке раньше, чем где-либо в окрестностях, появляются весенние маргаритки, которые и дали название и улице, и дому, – Дейзи-лейн.

Улица ведет к лесистой долине, деревья которой, главным образом дубы и буки, простирают тенистые ветви над старинным, еще елизаветинским особняком, гораздо более внушительным и старым, чем Дейзи-лейн: это собственность особы, знакомой и мне, и читателю. Да, в Хансден-Вуде, ибо так называется лес и серый особняк со множеством фронтонов и дымовых труб, живет Йорк Хансден – все еще холостяк, так и не нашедший своего идеала, хотя мне известно не менее двадцати юных леди на сорок миль вокруг, которые охотно помогли бы ему в поисках.

Получив поместье пять лет назад после смерти отца, Хансден оставил торговлю; к тому времени он заработал достаточно, чтобы избавить семейное наследство от долгов. Я сказал, что Хансден живет в поместье, но в действительности он проводит в нем месяцев пять в году, а остальное время кочует из страны в страну; зимой предпочитает город. Приезжая в Эншир, он часто привозит с собой гостей, преимущественно иностранцев: то немецкого метафизика, то французского ученого, однажды – всем недовольного, дикого с виду итальянца, который не пел и не музицировал, зато, по утверждению Френсис, выглядел «tout l’air d’un conspirateur» [135].

Все англичане, которых приглашает Хансден, – мужчины из Бирмингема или Манчестера, народ решительный, с вечными разговорами о свободе торговли. Гости из-за границы увлечены политикой, и тема у них пошире – европейский прогресс, а предмет либеральных рассуждений – весь континент; на их памятных табличках красными чернилами значится «Россия», «Австрия», «папа римский». Я слышал, как увлеченно они разглагольствовали, – да, мне случалось присутствовать при разноязычных спорах в старинной, обшитой дубом столовой Хансден-Вуда, где можно было разобраться в чувствах решительных умов, почитающих старую северную тиранию и старые южные суеверия, а кроме того, выслушать и пропустить мимо ушей немало французской и немецкой чуши. Сам Хансден был снисходителен к околесице теоретиков, а практиков поддерживал всей душой и обеими руками.

Когда Хансден не принимает у себя гостей, что случается редко, он обычно два-три раза в неделю бывает в Дейзи-лейн. По его утверждению, он ездит к нам выкурить на балконе сигару летним вечером исключительно из человеколюбия – чтобы отпугнуть от роз уховерток, которые расплодились бы, если бы не эти благотворные окуривания. Но мы видимся с ним и в дождливые дни: Хансден считает, что это самое подходящее время, чтобы довести меня до безумия, высмеивая мои сентиментальные или шаблонные мысли, или разбудить дремлющего в душе миссис Кримсуорт дракона, оскорбляя память народных героев Гофера и Телля.

Мы тоже нередко бываем в Хансден-Вуде и вместе с Френсис радуемся этим визитам. Если в поместье кто-нибудь гостит, за новыми людьми интересно понаблюдать, их разговоры будоражат и удивляют, отсутствие местной узости восприятия у хозяина и круга его приближенных придает разговору такой характер, словно он звучит в метрополии, вдобавок звучит почти с космополитичной свободой и широтой. У себя дома Хансден учтив с гостями и, когда захочет, может быть неиссякающим источником развлечений; его особняк примечателен сам по себе – комнаты дышат историей, коридоры напоминают о легендах, в спальнях с низкими потолками и длинными рядами окон с ромбовидными стеклами в переплетах ощущается дух старины, они населены призраками; в своих странствиях Хансден собрал немало прекрасных предметов искусства, которые со вкусом разместил в обшитых панелями и обвешанных гобеленами комнатах: я приметил одну-две картины и несколько статуэток, которым позавидовали бы многие знатные коллекционеры.