Шарлотта Бронте - Учитель

Я выразил надежду, что оправдаю ее доверие, – насколько я себя знаю, я не способен обмануть тех, кто верит мне.

– Впрочем, надзор в любом случае будет строгим, – добавила она и перешла к условиям сделки.

Она действовала весьма осмотрительно, оставалась начеку; ничего не предлагая, она попыталась осторожно выспросить, на что я рассчитываю, но так и не услышала от меня точной суммы и принялась рассуждать вслух, бегло, спокойно, но уклончиво, с околичностями, пока наконец не загнала меня в угол, назвав сумму пятьсот франков в год – не бог весть что, но я согласился. К тому времени, как переговоры завершились, уже начало темнеть. Я не пытался ускорить их – мне нравилось сидеть, слушать и удивляться ее неожиданной деловой хватке. Даже Эдвард не сумел бы выказать большей практичности, хотя действовал бы грубее и настырнее, а мадемуазель Ретер приводила столько доводов, столько объяснений, что сумела убедить меня в том, что она не только не своекорыстна, но даже щедра. Наконец она сказала, что ей больше нечего добавить и, поскольку я принял все изложенное, с ее стороны нет причин продолжать объяснения. Пришлось подняться, а я бы посидел еще – что мне было делать, кроме как возвращаться к себе, в тесную комнатушку? Смотреть на мадемуазель Ретер было отрадно, особенно с наступлением сумерек, когда ее черты зримо смягчились, и в этом обманчивом свете мне представлялось, что ее лоб так же высок, как и широк на самом деле, а в очертаниях губ чувствуется не только четкость, но и нежность. Поднявшись, я намеренно протянул руку, хотя и знал, что этот жест противоречит этикету, принятому в стране. Мадемуазель Ретер улыбнулась, воскликнула «аh, c’est comme tous les Anglais!» [35], но очень любезно подала мне руку в ответ.

– Такова привилегия моей родины, мадемуазель, – отозвался я. – И помните, что я всегда буду настаивать на ней.

Она засмеялась добродушно, с невозмутимостью, которая явственно была видна у нее во всем, утешала меня и полностью устраивала, или по крайней мере так мне казалось тем вечером. Когда я вновь вышел на улицу, Брюссель показался мне прелестнейшим уголком; я не сомневался, что в этот тихий, теплый апрельский вечер передо мной открылся радостный, полный событий и успешный путь. Человеку свойственно надеяться на лучшее, по крайней мере таким был я в те времена.

На следующий день утренние занятия в школе месье Пеле казались мне бесконечными, и я мечтал поскорее отправиться в соседний пансион на свой первый урок в приятной обстановке, потому что и вправду считал ее приятной. Наступил полдень, а с ним и большая перемена, в час мы пообедали, и наконец гулкий колокол в соборе Святой Гудулы пробил два часа, объявив, что пришел момент, которого я так долго ждал.

У подножия узкой задней лестницы, ведущей в мою комнату, я встретил месье Пеле.

– Comme vous avez l’air rayonnant! – воскликнул он. – Je ne vous ai jamais vu aussi gai. Que s’est-il donc passè?

– Apparemment que j’aime les changements, – объяснил я.

– Ah! Je comprends – c’est cela – soyez sage seulement. Vous êtes bien jeune – trop jeune pour le rôle que vous allez jouer; il faut prendre garde – savez-vous?

– Mais quel danger y a-t-il?

– Je n’en sais rien – ne vous laissez pas aller а de vives impressions – voilà tout [36].

Я засмеялся: ни с чем не сравнимое удовольствие заиграло во мне при мысли, что эти «яркие впечатления» я уже получил; прежде бичом моим были беспросветность и однообразие повседневности; воспитанники в блузах оставляли у меня «яркие впечатления», лишь когда порой навлекали мой гнев.

Расставшись с месье Пеле, я зашагал по коридору, а он проводил меня своим французским дерзким и глумливым смешком.

Я вновь остановился перед дверью соседнего дома, меня вскоре впустили в светлый коридор с сизоватыми стенами под мрамор. Привратница провела меня по дому, я спустился на ступеньку, повернул и попал в другой коридор; открылась боковая дверь, на пороге появилась миниатюрная, грациозная и пухленькая фигурка мадемуазель Ретер. Я увидел ее наряд при дневном свете – элегантное и простое платье из тонкой шерсти, идеально обрисовывающее округлости; нежный кружевной воротничок охватывал шею, такие же манжеты – тонкие запястья, парижские ботинки подчеркивали изящество ступней, но с каким строгим выражением лица она взглянула на меня! Озабоченность и деловитость читались в ее глазах, были написаны у нее на лбу; она казалась почти суровой. Ее bon jour, monsieur прозвучало вежливо, но так сдержанно, так отрывисто, что охладило мои «яркие впечатления» словно мокрым полотенцем. Привратница сразу удалилась, а я медленно зашагал по коридору бок о бок с мадемуазель Ретер.