Валентина Немова - Изъято при обыске

Благодаря всему этому старшая сестра знала то, чего не знали даже самые близкие мои подружки, что я хочу стать писателем. Своего отношения к этой моей мечте она долго не высказывала. Лишь следила за тем, как я мучаюсь над своей так называемой пьесой, миллион раз переделывая одно и то же. И вот однажды, прочитав последний вариант моего труда, она стукнула по столу кулаком и сказала решительно, будто намереваясь меня разругать:

— Ну, вот что! Хватит тебе скромничать и вариться в собственном соку. Сегодня же, сейчас же, идем со мной к одной моей знакомой. У нее муж закончил литературный институт, писатель. И говорят, толковый парень. К тому же очень простой. Вечно за кого-то ходит заступаться: то за старушек обиженных, то за подростков, ошибочно осужденных. Странно, что ты сама не знаешь о нем. Редкий человек.

Я, конечно, сразу приняла Тонино предложение.

— Не вздумай только влюбиться в него, — предупредила меня сестра. — Он обожает свою жену. Считает ее красавицей.

— А что, она в самом деле красивая?

— Как тебе сказать… — пожала Тоня плечами. — Дело вкуса.

И мы начали собираться. На сей раз сестра не стала прятать от меня платье, которое я захотела надеть. Сама приоделась и меня нарядила, как куколку…

Я не буду описывать, как мы пришли к Вороновым, кто нас там встретил, кто как выглядел. Тогда мне было не до этого. Я ничего этого не замечала. В тот вечер, можно сказать, решалось мое будущее, и я это чувствовала всеми фибрами своей души. Тогда. В 1953 году, в нашем молодом городе это был единственный писатель. Значит, именно он должен был сейчас решить, стоит ли мне и дальше вести свои записи. Может, я просто бумагу порчу и время теряю…

Дабы не мудрствовать лукаво, не исказить действительный ход событий, происшедших 40 лет назад (надо же, как быстро летит время!) я перепишу сейчас слово в слово еще несколько страничек из моего дневника. " Вчера была у Воронова. Тут же, при мне, он прочитал мою пьесу, потом говорил долго. Никогда в жизни ни с кем я не говорила так, вернее, со мной так никто не разговаривал. Вот умница! Куда нашим институтским преподавателям до него! Они не могут сказать больше, чем сами вычитают из книг. Буквоеды, одним словом. Он же… Великолепно! Я как лет на пять повзрослела. И на многие вещи изменила свой взгляд сразу же, не возражая, потому что он ответил на мучившие меня вопросы, ответа на которые я сама так и не могла найти.

Если главного героя в своей пьесе делала я отрицательным, жертвой капитализма, теперь должна буду изменить к нему свое отношение и подавать как положительного. Его противоречия — это противоречия современной действительности, вызванные не старой его закалкой, не рабством перед прошлым, как я хотела объяснить, а многими неполадками в нашей жизни, большими неурядицами. И не только идущими из прошлого, а рожденными сегодня.

Мою героиню, которая казалась мне безупречной, он назвал фанатичкой и сказал, что она должна измениться. Имея благие намерения, она совсем не умеет себя вести. Во время революции, сказал Николай Павлович, когда идет ломка старого, такие люди, как моя героиня, нужны. Но сейчас время другое, время переделки, постепенного роста, и в такие периоды нужна кропотливая, тонкая работа с людьми. Короче говоря, я опростоволосилась со своей Юлькой. То есть сама с собой. Воронов рассудил нас с отцом. Из всего, что он мне сказал, я должна понять: мой отец прав, а я, придираясь к нему, — нет. Вот это новость для меня. Я даже растерялась от такого открытия. Вернувшись домой, смотрела на отца такими, наверное, глазами, как будто видела его в первый раз. В первый раз за 20 лет. Увидела наконец отца таким, каким он был на самом деле: не врагом советской власти и моим личным врагом, а истинным моим другом страдающим от моей настырности… Институт и школа, оказывается, не столько научили меня уму-разуму, сколько оболванили, если я, такая грамотная, не разобралась в своем родном отце, 20 лет прожив с ним под одной крышей…

Исполнившись самых благих намерений исправиться и свою героиню переделать, принялась я за работу. Первое — изменить свое поведение было довольно легко. Перестала спорить с отцом на политические темы, и он перестал на меня сердиться, правда не сразу. Но как переделать свою героиню в пьесе? Изменить себя в прошлом? Изменить прошлое? Но это же абсурд! Взять и выбросить из пьесы дебаты с отцом, которые имели место? Но это значило бы выхолостить ее, лишить интересного содержания. И для чего? Чтобы она, как говориться, не лежала, а пошла? Нет, — решила я. — Пусть она лучше лежит такая, какая есть, чем пойдет в изуродованном виде.