Валентина Немова - Изъято при обыске

Дед. (хитро сощурившись) Маруськ, Маруськ, минутку!

Мама. (хмуро) Что?

Дед. (хохочет) Ты дура.

Я. (сердито) Дед! Ты чего маму обзываешь? Смотри!

Дед. (поспешно ретируясь) Не буду! Не буду!

Мама. (с достоинством) Он всю жизнь меня дурой зовет. А я не молчала бы, да не хочу громко разговаривать, а тихо он не слышит.

Отец. (мне, раздраженно) Что ты еще понимаешь? Ты читаешь одну сторону, а другую не знаешь. Не показывают тебе ее. А я знаю. Я больше тебя знаю, хоть и неграмотный, 4 класса кончил. И никогда я не буду спорить с государством.

Я. (строго и холодно) А сам только и делаешь, что споришь, клянешь советскую власть.

Отец. (с нажимом) Я тебя учу не встревать в эту жизнь. А то ты больно ретивая. Правильно дед говорит: снесут тебе голову, как подсолнух.

Я. (ничего не понимая) Кто снесет? За что? Я же не против советской власти!

Отец. (смиренно) Все должны понять, как я эту власть понял. Никто ее не остановит. И не начинай останавливать.

Я. (хлопая в ладоши) Да! Именно так! Так и у Маркса написано. Только почему ты сам себе противоречишь и высказываешь одно недовольство? Деду капитала жалко, которого он лишился. А тебе-то что? Видишь, он до сих пор жив. Шиш бы ты от него получил.

Дед. (довольный, хохочет) Вот она, окаянная. Она мозголовая страшно. И у нее есть настойчивость. Тоньке никак ума не дашь, а эта сама все возьмет. Она может говорить, проповедывать. (мне) Пиши меня, что я усвоил. Маруськ, Маруськ, налей еще. И Тимофею налей.

Отец. Нет, мне на работу. Понюхать — это можно. (нюхает графин, чихает, смеется)

Дед. (пьет) Маруськ, Маруськ!..

Я. (тоном приказа) Дед! Не смей!

Дед. (серьезно) Ладно, ладно; Не буду. Минутку! (мне) Валентина! Учись! Учись дальше. Я помогу. Думаешь, не дам сто рублей? Когда будешь ученой…Минутку… Не забудь… Может, я завтра помру, но все таки не забудь… прислать мне на стопку. Я тебе желаю жизнь. Но ты у меня спроси, какую. Я мужик опытный, читал много.

Пришла бабка. Дед перепугался, заерзал на скамейке.

Бабка. (грозно) ты, забулдыга, куда уперся? Чо домой не идешь?

Дед. (оправдываясь) Мы говорили тут.

Бабка. Опять что-нибудь плел?

Дед. (вдруг осмелев) Валентина! Ты с бабкой потолкуй. Она социалистка большая. (бабке, извиняясь) Ты на меня не обижайся. Я ведь пошутить люблю.

Бабка. (сварливо) Шутки твои не пристают.

Выталкивает деда из комнаты.

Мама. (задумчиво-сердито) Вот она, живодерка. До сих пор, как лошадь, здоровая. Я никогда не забуду, как в страду скрутило у меня живот… Не могу шевельнуться. Иди работай. Сейчас до родов и после — декрет. А тогда… Не земля — лед мерзлый, иди копай. Издевались старшие над младшими. Много мук мы хлебнули. Ходила в калошах: один мой, другой мужеский. А глаза у свекра не спереди были, а сзади… Вот теперь и его бабка скрутила. Но и ей же от снохи влетает, когда сына Кольки дома нет…

Отец. (останавливая маму) Кто над родителями смеется, над тем дети потом смеятся будут…

Один дедушка не сердился на меня, когда я с ним спорила. Может, потому, что прекрасно понимал: если я учусь в советском ВУЗе, притом хорошо учусь, то и должна спорить с теми, кто не признает советской власти. Чтобы я была с ними заодно, меня не надо было посылать учиться. А коли уж послали, то нечего и сетовать, что мыслю я не так, как они. Скорее всего именно так он рассуждал. И принимал меня такой, какой я была. Поговорить со мной, послушать меня тогда было все равно, что полистать институтские учебники. А книжками интересовался он всегда. До последнего своего вздоха. Кроме тог, ему не могло не льстить, что я, его родная внучка, оказалась такой хваткой в науках. Это ведь обозначало, что и сын его, мой отец, и сам он не дураки. Мною, моими успехами можно было гордиться перед чужими людьми. А это ведь очень даже приятно. Безусловно, в душе он посмеивался над моими книжными, далекими от жизни, как он ее понимал, познаниями, над моей доверчивостью и наивностью, но внешне этого не проявлял. Ведь это значило бы смеяться над молодостью. А разве молодость смешна? Ей можно только позавидовать.

Словом, дедушка выделял меня из всех своих внучек и любил. Я также его любила, несмотря на то, что по глупости считала своим идейным противником. Я еще не забыла, как он нянчил меня в детстве. Заберусь, бывало, к нему на кровать и горланю вместе с ним его любимую песню:

У меня под окном

А на сердце моем

расцветает сирень,

пробудилась любовь,

расцветают душистые розы.

Пробудились прекрасные грезы…

У дедушки были колючие усы, колючая шея. Был он в такие минуты немного навеселе, стало быть, и пахло от него спиртным, неприятно, но ни то, ни другое не отвращало меня от него. Я очень крепко обнимала его своими голенькими ручонками и прижималась к его лицу щекой. Кроме дедушки, насколько помню, ни к кому из родных не ласкалась я в детстве. Возможно, потому, что, кроме него, никто меня особо и не поважал…