Валентина Немова - Изъято при обыске

Платова, сделав вид, что не слышала этого тоскливого вздоха, царственно улыбнулась:

— Кто просит слово?

Поднялось сразу несколько рук.

Учителя наперебой, как ученики во время фронтального опроса, стараясь заслужить одобрение снисходительного директора, принялись повторять то, что слышали от докладчицы, цитировать Хрущева.

И хотя бы одно произведение, написанное в последние годы, было проанализировано. Нет, вспомнили одного автора. Дудинцева.

— По-моему, это ужасная книга — "Не хлебом единым", — заявила вдруг учительница младших классов со следами переутомления на лице, с жирными волосами, заплетенными в жидкие косички.

— А вы читали ее? — вспылив, но стараясь придать голосу мягкость, спросила я.

— Нет, не читала, — не обидевшись, ответила женщина, чем-то очень похожая на ребенка, доверчивостью, что ли? — И еще мне хотелось сказать, — продолжила она, — нам трудно судить о литературе. Нам некогда читать. Я честно скажу: так устаю на работе и дома (ведь ребятишек- то трое), что только возьмусь за книгу, так уже спать хочется. Газеты некогда просматривать…

— Спать хочется? — звонким голосом, не то сочувственно, не то насмешливо, как бы шаля, переспросила Платова и улыбнулась.

— Хочется, — не смущаясь, думая о своем, жалобно проговорила женщина и села.

Лишь учитель математики, Владимир Алексеевич, всегда и всем приветливо улыбающийся, коснулся в своем выступлении художественного произведения. "Жатвы" Галины Николаевой.

Меня удивила память молодого преподавателя. Как хорошо помнит он все подробности сюжета.

Платова тоже обратила на это внимание и поинтересовалась, когда Владимир Алексеевич перечитал книгу.

Учитель не стал скрывать, что не перечитал он роман, а впервые, к своему стыду, прочитал несколько дней назад.

Было чего стыдиться.

И все-таки выступление математика произвело на меня хорошее впечатление. Он энергично, со знанием дела доказывал, что нам "нужны Гоголи и Салтыковы-Щедрины", что нужна правда и критика.

И хотя Хрущев в своем "труде" утверждал совершенно противоположное, никто из собравшихся не поправил Владимира Алексеевича, ни в чем не стал его уличать, в том числе и директор, которой, в чем я убедилась потом, лишь мои "политические" взгляды были небезразличны. На взгляды других смотрела она, само собой разумеется, сквозь пальцы, разыгрывая при этом лояльность и демократизм…

Это заседание прошло не совсем так, как я ожидала. Не ошиблась я в одном. Всем, кто слушал меня на августовской конференции, очень хотелось, чтобы и я выступила. Очень хотелось, чтобы кто-то, а не они, ставя лишь себя самое под удар, решительно и по-боевому высказал о пресловутой статье "вождя" общее мнение.

Это желание я читала во всех глазах. Почти мольбу. Словами его выразила завуч:

— Может быть, вы скажите, Юлия Тарасовна?

— Нет.

— Вы же литератор.

— Не хочу.

— Вы же ведущий литератор.

— Я не буду выступать. Ясно? — Я вся кипела, как на том комсомольском собрании, проведенном для "галочки". Это заседание проводилось, безусловно, тоже для "птички", летающей чуть повыше той. Я ненавидела в этот момент все на свете, но больше всего назойливость Анастасии Фроловны, ее румяные щеки.

Неприятно было ей, наверное, от того, что пришлось, по заданию директора, врать людям, вот и захотелось для собственного успокоения заставить покривить душой самую упрямую, самую прямую…

Но кто-то заступился за меня, крикнув с возмущением:

— Да оставьте вы ее в покое! Не хочет человек говорить и все!

Было чем возмутиться! Жаль, что возмутившихся оказалось мало.

Зачем только люди лгут? Если бы люди, все, всегда, говорили только правду, наверное, была бы она другой, правда…

***

День обсуждения ученических работ на тему: " В жизни всегда есть место подвигам" все приближался. Мне становилось жутко, когда я думала о том, что буду говорить на уроке.

Сказать шаблонную, "идейно выдержанную", "хрущевскую" речь никогда. Я бы стала презирать себя после этого. Да нет, я бы просто никогда не сказала такую речь. Промолчать? Ничего не сказать? И дальше получать и проверять эти хвастливые отчеты о достижениях страны за 40 лет? Нет: это значило бы стать похожей на тех учителей, которые работали в той школе, где я училась, и выпустили меня в жизнь такой неприспособленной к ней, слепой. И как мучительна была операция освобождения от слепоты!

А ведь мои учителя помалкивали, скрывая правду о действительности, под угрозой не менее страшной, чем теперь. Наоборот, прежде опасность была более серьезной, чем сейчас, потому что тогда люди, в основном, верили главе правительства, Сталину, а в наше время, Хрущеву, — нет.