Валентина Немова - Лишний вес

Европа осмелилась еще раз напасть на Россию, но и на этот раз русские, не жалея своих жизней, боролись и победили захватчиков. И кто посмел неуважительно отозваться о победителях, давших еще один урок "просвещенной" Европе?! Признанный лучшим в стране стилист, но, по моему мнению, писатель, недостойный называться патриотом своей Родины. "Не будет гражданин достойный к отчизне холоден душой", — сказал поэт. А Ненашев был таким. И почему? Надеюсь, мне удастся ответить на этот вопрос в конце своей работы. А пока продолжу излагать мысли, которые пришли мне в голову после прочтения статьи Т. Слотиной "Последняя осень". Статья эта, надеюсь, поможет мне дорисовать портрет не только Ивана Семеновича, но и его подруги.

Вызванная телеграммой: "Приезжай! Нужна твоя помощь", — Слотина приехала, решив, что потребовалась она как литератор. А ей, вроде бы ни с того ни с сего, велят заняться делом, не имеющим никакого отношения к профессии репортера: разморозить и помыть два огромных морозильника. С таким заданием без особого труда мог бы справиться любой из взрослых родственников восьмидесятичетырехлетней Дарьи Дмитриевны (одинокой в старости она не была). Но трудность, как видно, заключалась в том, что члены семьи покойного писателя, разбогатевшие за его счет и присвоившие себе его славу, уже считали оскорбительным для себя пачкать руки, выполняя работу по хозяйству. Журналистке, надо полагать, не понравилось, что ее пытаются использовать как прислугу (такого уговора ведь не было), но она, умея владеть собой, виду не подала. Разобралась с морозильниками в день приезда. А на другой день, с утра, войдя в положение Дарьи Дмитриевны, женщины преклонного возраста, "заикнулась о стирке". Реакция хозяйки на предложение, сделанное помощницей, была совершенно неожиданной. Вообразив, должно быть, что ее хотят уличить в неаккуратности, она рассвирепела. "И вдруг как будто вихрь промчался по комнате — так рассердилась на меня Ненашева, — пишет Слотина. Выпустив пар, эта "признанная писательница", автор шестнадцати книг, одумалась и предложила журналистке навести порядок в домашней библиотеке. И почему бы, спрашивается, с этого не начать?

Описанная Слотиной сцена поразила меня и навела на мысль: уж не она ли, самая главная помощница Ивана Семеновича, вспомнив старое, опять взялась за меня. Не она ли вписала в текст последнего романа Ненашева оскорбляющее мое достоинство слово? Очень хотелось мне, чтобы это было так. Не хотелось верить, что такой большой писатель, бывший когда-то моим другом, дошел до такой низости, обижаясь на меня, до хулиганского поступка. Ведь иначе такую выходку назвать нельзя. Я уже говорила, что в роман-газете, на страницах которой был опубликован в 1994 году роман Ненашева, этого слова не было. Появилось оно в посленем издании книги, которая вышла в 2001 году; в это время, рассуждала я, — писатель был очень болен, слишком нездоров, чтобы заниматься своей рукописью и делать в ней какие-то поправки. Нужно было сверить первое и второе издание, найти и устранить опечатки. А кто этим должен был заниматься, если сам автор уже отошел от дел? Кто как не она, самая главная его помощница? Тем более, что и она к этому времени стала писательницей. Ее, конечно, ее допустил Ненашев до завершающей работы над своим последним романом. Она и напортачила, решила я. Но, произнеся это слово, сказала себе: нет! Не Дарьина это работа. В конце девяностых годов было у нее слишком много забот, чтобы начала она вдруг ворошить прошлое и мстить той женщине, которой муж ее увлекался тридцать лет назад. Волновали ее теперь другие особы женского пола. Из достоверных источников, назвать которые я не могу, а не только судя по содержанию его художественных произведений, узнала я, что, работая над своей главной книгой, уходил он от жены и жил с другой, молодой женщиной, которая родила от него сына, что давало ей, насколько я в таких вещах разбираюсь, право требовать своей доли наследства после смерти отца ребенка — Ненашева Ивана Семеновича. Вот эта дама (возможно, именно о ней говорится в рассказе, персонажами которого являются старик писатель и молодая библиотекарша) действительно была соперницей Дарьи Дмитриевны и доставляла жене писателя много хлопот. Она, по всей вероятности, вызывала у "маленькой женщины" желание мстить за пережитые унижения. А я… Мне кажется, с тех пор как я уехала (раньше Ненашевых) из областного центра, Дарья Дмитриевна и думать обо мне перестала. О себе чете Ненашевых я не напоминала, как только убедилась, что Иван Семенович сердится на меня. Да и в прошлом ничего плохого его супруге я не сделала. Могла бы, наверное, оступиться (трудно быть абсолютно безупречным человеком), но Бог этого не допустил, дав мне понять, что недостоин полюбившийся мне человек тех чувств, которые я к нему питала. Не за что было, повторяю, мстить мне. Она сумела, интригуя, удержать его, когда нас так влекло друг к другу. А теперь, когда он, можно сказать, был уже прикован к постели и я ей, жене его, ничем не угрожала, было бы просто глупо издалека наброситься на меня. А Дарья Дмитриевна, если учесть, что ей в течение пятидесяти семи лет с небольшими перерывами удалось держать мужа, не считающего себя обязанным быть верным своей сожительнице, в ежовых рукавицах и не допустить развода, вовсе не дура. Нет, — сделала я окончательный вывод из своих рассуждений, — не ее это проделка. Но если не ее, то чья же? В тех краях, где Ненашевы обитали в то время, когда готовилось второе издание главного романа Ненашева, о моем существовании, кроме Дарьи Дмитриевны, знал только один человек, сам Иван Семенович. Следовательно, именно он и внес это "исправление" в текст своего романа. Для того, чтобы убрать одно слово и вписать другое, много времени и сил не надо. Но что заставило его в период между 1994 и 2001 годом вспомнить меня, причем не по-хорошему, а по-плохому. Что-то, значит, произошло в моей жизни, что задело его за живое. А что же произошло со мной в эти годы — когда началась перестройка? И была объявлена гласность? В 1995 году написала я свой первый роман, издала его в 1998. В 1999 — вторую книгу. В двухтысячном — третью. Затем еще три, но уже после смерти Ивана Семеновича. О нем самом в первых трех не было сказано ни слова. Как видно, от кого-то узнал он, что я после длительного молчания, которое объяснялось тем, что без чьей-либо поддержки просто невозможно было напечататься, снова стала я писать. И это не обрадовало его, а разозлило. Как это, мол, так: он перестал меня опекать, а я писать не бросила?! Возмутительно просто. Это его ехидное словечко "раскудахтавшись" относится, конечно, не к тому, что я раньше писала, а к тому, что издавала теперь. Не мог же он высмеивать то, что раньше одобрял, что печаталось при его содействии. Но как он узнал, что я снова занялась творчеством? От кого? Как это от кого? От Чижовкина, разумеется. Вбила себе в голову, что поссорились они друг с другом. Да за прошедшие с тех пор тридцать лет десять раз можно было поссориться и помириться. Помирились они, стало быть, уже давно и переписывались. Возможно даже встречались хоть изредка. Чижовкин жил уже в Москве. А Ненашев там бывал, конечно. Кто из писателей не бывает в столице? А Чижовкин время от времени бывает в Магнитогорске, куда каждое лето приезжаю и я. Мы с ним там общаемся. Книги свои друг другу дарим. Он мне те, что издавал до перестройки, я ему — то, что стала издавать после нее. Вот и весь секрет. По всей вероятности, что-то из написанного мною Иван Семенович имел возможность прочитать. Прочитал. И что же? Пришел к выводу, что мои труды достойны иронии? Не может быть! Почему я так уверена в этом? Потому что нашла подтверждение этому в тексте его главной книги. Чтобы доказать читателю свою правоту, выпишу отрывок из той главы, где идет речь как бы о другой женщине, а на самом деле обо мне, и проанализирую его, дав комментарии в скобках.