Валентина Немова - Святая святых женщины

— Я нахожусь уже в Москве. Билет на самолет мне продали, но пока не указан рейс. Думаю, что улечу сегодня.

— Да, — ответила Ирина, — надо успеть сегодня. Похороны завтра, в 2 часа. Откладывать нельзя. Уже и так вторые сутки проходят. И гроб уже пришлось заколотить.

— Как заколотить?

— Да так, заколотили, пока еще можно было его закрыть.

Я только рот разинула от удивления, но ничего не сказала. Получила же ответ на свой вопрос, который не задала, действительно ли мама умерла. Что мне еще надо?

Я вышла из кабины, походила по залу аэропорта. И вдруг заметила, что занята у меня только одна рука. А в другой уже ничего нет. Но у меня и в другой ведь что-то было! Батюшки! Портфель! А в нем все мои бумаги, которыми я так дорожу. Унты, которые мне дочка подарила.

— Портфель! Где же мой портфель?! — это я уже вслух произнесла, остановившись посреди зала. Люди, проходившие мимо, с любопытством поглядывали на меня, но никто не остановился и на мой вопрос не ответил. Мои вещи, мне и искать.

Я пошла, куда глаза глядели. Слева стена, справа пустые скамейки. У меня было такое убеждение, что я не найду то, что "посеяла". Сколько народу! Мужчины, женщины, старики, дети — снуют туда-сюда! Неужели все честные? И никто, заметив бесхозный багаж, его не присвоил? Не могла я в это поверить. Но, видно, Бог меня хранил. Смотрю: стоит на лавке мой кожаный, пузатенький, бежевого цвета! Подбираюсь к нему осторожно, сажусь рядом. Приподнимаю за ручку: такой же тяжелый, как и был. Значит, не пустой. От этого приключения понемногу в себя начала приходить. Беда бедой, но вещи-то зачем терять?

"Нет, — приказала я себе, — встряхнись! Нельзя так себя распускать! Надо же до места живой добраться".

Стала опять ходить по кассовому залу, обращаясь ко всем кассиршам подряд. Наконец одна из них, которую я даже не рассмотрела сквозь маленькое окошечко, посочувствовав мне, пообещала:

— Я вам помогу. Подойдите через час. Именно ко мне. Запомните кассу.

Мир не без добрых людей…

В Летний прибыла я вовремя. Ночью. За десять часов до похорон. Из автобуса вышла, не доехав до нужной мне остановки, и пошла не по той дороге, по которой ходила к Юдиным, когда мама была жива. Слишком мучительно было бы, думала я, идти тем же путем. Но и этот оказался нелегким. Иду, одна, в темноте. Спешу, как и раньше, когда шла к маме. И вдруг почувствовала, что снова в душе у меня что-то непонятное происходит. Наваждение какое-то испытываю. Такое ощущение охватывает меня, как будто мама живая и, как прежде, ждет меня. А я иду, тороплюсь и радуюсь предстоящей встрече.

"Господи! Чему же я радуюсь?! Да что же это такое со мной творится? Когда же все это кончится? Смогу ли я когда-нибудь этот кошмар пережить?" Нервы, видно, у меня ни к черту. Но, слава Богу, сердце как будто крепкое пока, иначе, наверное, не добралась бы я до Юдиных…

Поднялась по лестнице, позвонила. Дверь тут же настежь распахнулась. Родька навстречу. Я на порог шагнула не очень-то решительно. Ничего не говорю. Он тоже молча хватается одной рукой за мой портфель, другой — за сумку. Я почему-то крепко держу то и другое, не выпускаю. Он так и втащил меня в прихожую, уцепившись за сумку и за портфель. И начал что-то щебетать, такой опять сделался подобострастный, заискивающий. Его обходительности и услужливости я цену знаю, поэтому сразу же зятя своего чуть ли не до обморочного состояния испугалась.

Было, наверное, 4 часа утра, когда я оказалась у Юдиных. Лида не спала. Вслед за Родионом вышла мне навстречу, в светлом платье с короткими рукавами, в переднике. На ее лице блуждала какая-то странная улыбка, не то скорбная, не то виноватая. После того, как я разделась, а Лида приняла и повесила мое пальто и шапку, мы с нею вошли в мамину комнату, где теперь ее живой уже не было, а стоял лишь длинный, обитый красным, уже заколоченный гроб.

Прежде чем войти, Лида включила свет. Этой минуты, когда увижу вместо мамы гроб, я боялась больше всего. И теперь внутренне дрожала. Но я не закричала, даже не заревела. Как видно, за длинную дорогу от Архангельска до Летнего уже выплакала все свои слезы. Помню: в тот момент, когда загорелась лампочка, мне в глаза бросился даже не гроб, а красные помидоры, которые лежали на узеньком подоконнике и на журнальном столике. Помидоры, которые мама так любила, которые для нее выращивала я, которые, чуть ли не все, хотела захватить Галина и захватила бы, если бы я ей позволила.

Мама радовалась, как ребенок, когда я приносила ей из ее сада овощи. И говорила: "Гальке помидоры не давай. У нее свои есть". Я беспокоилась: "А не сожрут ли их Юдины? наделают из них закуску с хреном". "Нет, — отвечала мама. — Я сама их съем. Они будут постепенно поспевать. А я их — кушать"…