Айн Рэнд - Мы живые

– Почему?

– Потому что мне нравится сидеть в таком месте, где у меня нет никаких причин быть, никаких причин, кроме того, чтобы просто сидеть и смотреть на тебя через этот столик. Потому что мне нравятся эти огоньки на твоем воротнике. Потому что у тебя очень строгий рот – а мне это нравится, – но, когда ты слушаешь эту музыку, твой рот становится веселым, словно тоже ее слушает. И все эти вещи не имеют никакого значения ни для кого на свете, кроме меня, и, ведя жизнь, в которой каждая минута должна иметь цель, я вдруг открываю для себя, что это такое – жить так, чтобы не иметь никакой другой цели, кроме самого себя, и вдруг я вижу, что эта цель может оказаться настолько священна, что я даже не могу спорить, не могу сомневаться, не могу бороться с этим, а потом я понимаю, что возможна такая жизнь, когда живешь только ради собственного счастья – и тогда все, все остальное кажется совсем другим.

Она прошептала:

– Андрей, ты не должен так говорить. Я чувствую себя так, словно отрываю тебя от твоей жизни, от всего того, что было твоей жизнью.

– А ты не хочешь этого чувствовать?

– Но разве это не пугает тебя? Тебе иногда не кажется, что это приведет тебя к такому выбору, который ты не имеешь права делать?

Он ответил с такой спокойной уверенностью, что слово, которое он произнес, показалось каким-то легким, беззаботным и поэтому неискренним:

– Нет.

Он перегнулся к ней через стол, глаза его были спокойными, голос мягким:

– Кира, ты выглядишь испуганной. А на самом деле это несерьезный вопрос. Мне никогда не приходилось сталкиваться в жизни со слишком уж большим количеством вопросов. Люди создают себе вопросы, потому что боятся смотреть прямо. А нужно только смотреть прямо и видеть путь, а когда ты его видишь, то не надо сидеть и смотреть на него – надо идти. Я вступил в партию, потому что знал, что я прав. Я люблю тебя, потому что знаю, что я прав. В чем-то ты и моя работа – одно целое. Все ведь очень просто.

– Не всегда, Андрей. Ты знаешь свою дорогу. Но она не для меня.

– Это не в духе того, что ты мне говорила раньше.

Она беспомощно прошептала:

– А что я тебе говорила?

Оркестр играл «Песню разбитого бокала». Никто не пел. Голос Андрея звучал, как слова этой музыки. Он сказал:

– Ты помнишь, ты сказала когда-то, что корни у нас с тобой одни и те же, потому что мы оба верим в жизнь? Это редкая способность, и ей нельзя научить. И это нельзя объяснить тем людям, в которых это слово – жизнь – не пробуждает такого же чувства, какое пробуждает храм, военный марш или скульптура, изображающая идеальное тело. Из-за этого чувства я и вступил в партию. Из-за этого чувства я и хотел бороться с самым бессмысленным и бесполезным из всех чудовищ, что мешают человеку жить. И таким образом, все мое существование было борьбой и будущим. Ты научила меня жить настоящим.

Она сделала отчаянную попытку. Она медленно сказала, глядя на него:

– Андрей, когда ты в первый раз сказал мне, что ты любишь меня, ты был голоден. Я хотела удовлетворить твой голод.

– И это все?

– Это – все.

Он спокойно засмеялся, так спокойно, что ей пришлось сдаться.

– Ты не знаешь, что говоришь, Кира. Такие женщины, как ты, не могут любить только из-за этого.

– А что это за женщины – как я?

– Эти женщины – все равно что храм, все равно что военный марш и…

– Давай выпьем, Андрей.

– Ты хочешь выпить?

– Да. Прямо сейчас.

– Ладно.

Он заказал бутылку вина. Он наблюдал за блеском бокала у ее губ; длинная, тонкая, подрагивающая линия жидкости между ее пальцами казалась золотой. Он сказал:

– Давай поднимем тост за то, что я не осмелился бы произнести в любом другом месте, только здесь: за мою жизнь.

– Твою новую жизнь?

– За мою единственную.

– Андрей, а что, если ты потеряешь ее?

– Я не могу потерять ее.

– Но ведь столько всего может случиться. Я не хочу держать твою жизнь в своих руках.

– Но ты уже держишь ее.

– Андрей, ты должен задумываться… иногда… что, возможно, случится так… Что, если со мной что-нибудь произойдет?

– Зачем об этом думать?

– Но это возможно.

Ей вдруг показалось, что слова его ответа были звеньями цепи, которую она ни за что не смогла бы порвать:

– А еще возможно, что каждому из нас предстоит быть приговоренным к смертной казни. Но разве это значит, что мы должны готовиться к этому?

Они рано ушли с крыши гостиницы, и Кира попросила Андрея отвезти ее домой; она устала, она не смотрела на него.