Адольфо Касарес - Герой женщин

Обсудив эту любопытную разновидность местного землевладельца — из тех, что жили здесь в старину, — они перешли к теме прогресса в нашей стране и вообще и к относительным достоинствам прогресса и традиции. Оба проявили себя красноречивыми собеседниками, хорошо знающими предмет и даже остроумными. Быть может, их воодушевляло тайное желание блеснуть перед дамой. Лартиге распространялся о «современном консерваторстве», а Верона заявил, что в эту ночь в этом заброшенном доме как нельзя лучше представлен во всей полноте «политический спектр страны».

Под утро они наконец поддались уговорам Лауры и разошлись. Оба устали, но были довольны собой, спором и даже соперником, которого даровала им судьба.

В субботу, пока Лаура готовила обед, мужчины отправились на берег озера. Каждый взял с собой ружье.

— Слышали? — спросил Лартиге.

— Что?

— Как что? Рычание, конечно.

Из зарослей взмыли вверх стаи птиц.

— Наверное, я старею, — снисходительно заметил Верона. — Доктора говорят, что иные старики плохо слышат.

В течение дня они не раз прочесывали окрестности в поисках ягуара, ели до отвала и спорили.

Вечером Лаура была прелестна как никогда. Она изменила прическу, надела новое платье, которого муж еще не видел, коралловое ожерелье и браслет. Мужчины были в ударе. Желая, быть может, щегольнуть перед Лаурой предельной беспристрастностью или просто доказать собственное благородство, они к концу вечера как бы поменялись ролями: после некоторых споров каждый встал на позицию противника, так что консерватор возлагал теперь свои надежды на преобразование общества, а радикал — на бережное уважение к традициям. Если смотреть на них из сегодняшнего дня, эти вдохновенные собеседники, сидящие за столом поздней ночью где-то в прошлом, посреди наших необозримых полей, рисуются мне как бы овеянными ореолом романтики. Я уже говорил: то были люди иного времени.

Незаметно зевнув, Лаура спросила:

— Почему бы вам не продолжить разговор завтра? Пора спать.

Они пожелали друг другу доброй ночи. Лартиге пошел в свою комнату; супруги — в свою.

Лартиге лег не сразу, вспоминая весь разговор, повторяя свои и чужие аргументы. Наконец он разделся и потушил свечу. Через несколько минут нащупал спички, зажег свечу, встал, переставил ружье поближе и вновь бросился на койку. Сам по себе ягуар мало его беспокоил, но если добавить сюда отсутствие дверей и окон, ситуация представлялась в менее приятном свете. «Хорошо еще, что этот призрак, шумевший тут прежде, не трогает нас». Потом он понял, что призрак его совершенно не тревожит; но вовсе не радостно думать, что он может проснуться от удара звериной лапы. Он вздрогнул, потом пришел в себя. «Но я не ослышался. Думаю, что не ослышался. Это было рычание». Откуда оно донеслось? «Кто знает, откуда, но все равно это где-то близко». В качестве первой меры он дотронулся до ружья. Потом затаился, чтобы прислушаться, наконец поспешно встал и вышел наружу. В свете луны деревья казались выше. Когда луна ушла за облака, Лартиге стал нервно вглядываться в темноту. Потом осторожно приблизился к пончо, закрывавшему вход в соседнюю комнату, и прошептал:

— Вы слышали? Вы ничего не слышали? — повторил он.

— Ничего, — отозвался дон Николас.

— А ваша жена?

— Если вы ее еще не разбудили, — ответил дон Николас тихо и рассерженно, — моя жена спит.

Лартиге отказался от дальнейших расспросов и, прижимаясь спиной к стене, вернулся в свою спальню. Он подумал, что Верона был прав: им не надо было оставаться. «В тот же четверг нам следовало отправиться назад: без дверей и окон мы здесь как на ладони. Одно утешение, что у меня пропадет всякое желание встречаться с ягуаром».

Не зная, что делать с собой, он снова прилег на койку. Он предчувствовал, что проведет ночь без сна, но все оказалось куда хуже: мысль о том, что, открыв глаза, он прежде всего увидит ягуара, мешала их закрыть. Ни за что нельзя допустить, чтобы его застали врасплох. Прислушиваясь к ночным звукам, он старался различать их порознь, чтобы сразу уловить шаги приближающегося зверя. Он представил себе все звуки в целом в виде ивовой кроны, тогда каждый из них — это отдельная ветвь с листьями. Следить за каждой ветвью становилось все труднее — ветер качал их, они скрещивались и сплетались. Инженер крепко уснул.

Ему снился ягуар. Конечно, как это водится во сне, ягуар был не совсем ягуаром, а дом — не совсем этим домом; во всяком случае, он, лежа на своей кровати, видел, как ягуар великолепным прыжком проникает в спальню Вероны и его жены. В отдельных деталях сцена напоминала кадры ковбойского фильма. Внезапно он припомнил, каким на самом деле был дом. С трудом он убедил себя, что видеть все это из его комнаты невозможно. Он понял, что спит, и проснулся. Потом он объяснял, что сон показался ему необыкновенно важным; у него уже вошло в привычку сразу записывать сны, и теперь он зажег свечу, подвинул тетрадь и сел за стол. Наверное, ветер утих, потому что лишь изредка до него доносился легкий шелест листвы; а когда эти звуки смолкали, он не слышал ничего, или, быть может, следовало сказать иначе: он слышал глубокую тишину. Эта тишина привлекла его внимание, в ней было нечто странное; она словно говорила, что происходит нечто странное; царя вовне, она словно отражала его состояние, его чувства; может быть, предчувствие. Обдумав все, он встревожился: оправдываясь этим, встал — больше ждать было немыслимо. Он накинул клеенчатый плащ, вышел на галерею, торопливо шагнул к соседней комнате, стараясь понять, что же происходит. У него сложилась в уме нелепая фраза — он сказал или подумал: «Тишина там, внутри». И вправду, не было слышно даже дыхания спящих. Ему стало страшно. «Зверь убил их обоих». И тотчас он устыдился своего страха. «Если кого и убьют, так это меня — когда я разбужу Верону из-за этих бредней». Он вернулся к себе. Потом Лартиге снова лег, но свечи не тушил. До рассвета уже недолго, подумал он, а дневной свет развеет эти страхи, от которых он уже не находил себе места. Хуже всего была полная тишина в доме. Прошлой ночью он так ясно слышал храп Вероны, что боялся вовсе не сомкнуть глаз. «Если бы теперь он храпел, — размышлял инженер с тоской, — я заснул бы как младенец». Думаю, человек жаждет уснуть, чтобы ускользнуть от ночи. В наших душах все еще живет страх перед ночной тьмой.