Адольфо Касарес - Козни небесные

Нашел я также две башни, которые мой друг якобы видел в открытой безлюдной местности: то был портик Атлетического клуба имени Белеса Сарсфильда на улице Фрагейро-и-Баррагана.

Специально посещать проезд Оуэна было незачем: ведь я в нем живу. Подозреваю, что, когда Моррис заблудился, он стоял перед мрачно однообразными домишками рабочего района Монсеньор Эспиноса, а ноги его увязли в глине улицы Пердриэль.

Я навестил Морриса еще раз. Спросил, как ему кажется, не проходил ли он по улице Гамилькара или Ганнибала во время достопамятного ночного путешествия. Он заявил, что слыхом не слыхал о таких улицах. Тогда я спросил, не было ли в той церкви какого-нибудь символического изображения рядом с крестом. Он помолчал, пристально глядя на меня. Наверно, решил, что я шучу. Наконец спросил:

— С чего бы я стал обращать на это внимание?

Я согласился.

— И однако, было бы очень важно... — продолжал я настаивать. — Напряги память. Постарайся вспомнить, не видел ли ты какой-нибудь фигуры рядом с крестом.

— Может быть... — пробормотал он, — может быть, там была...

— Трапеция? — подсказал я.

— Да, трапеция, — с полным убеждением сказал он.

— Простая или перечеркнутая поперек линией?

— Правда! — воскликнул он. — Откуда ты знаешь? Ты был на улице Маркес? Сначала я ничего не мог вспомнить... И вдруг увидел все вместе: крест и трапецию; трапецию, перечеркнутую двойной линией.

Он говорил очень возбужденно.

— А на статуи святых ты не обратил внимания?

— Брось, старина, — нетерпеливо отмахнулся Моррис, — уж не хочешь ли, чтобы я тебе составил опись?

Я уговорил его не сердиться. Когда он успокоился, я попросил еще раз показать мне кольцо и напомнить имя сиделки.

Домой я вернулся в отличном настроении. Мне послышался какой-то шум в комнате племянницы; должно быть, приводила в порядок свои вещи. Я постарался двигаться тихонько, чтобы она не заметила моего прихода. Взял томик Бланки, сунул его под мышку и вышел на улицу.

Я сел на скамейку в парке Перейра. Еще раз прочел нужный мне отрывок:

«Существуют бесчисленные одинаковые миры, бесчисленные похожие миры, бесчисленные миры, совершенно отличные друг от друга. То, что я пишу сейчас в темнице крепости Торо, я писал и буду писать на протяжении вечности за столом, на бумаге, в темнице, точно таких же, как эти. В бесчисленных мирах положение мое будет неизменно, но, быть может, причина моего заточения постепенно утратит свое благородство, станет позорной, либо, напротив, как знать, мои строки приобретут в иных мирах бесспорное величие удачно найденного слова».

23 июня Моррис упал со своим «Брегетом» в Буэнос-Айресе иного мира, почти такого же, как наш. Помрачение ума, вызванное аварией, помешало ему заметить первые явные отличия; для того чтобы заметить другие, более скрытые, требовались сообразительность и познания, которыми Моррис не обладал.

Он начал полет дождливым серым утром; когда он потерпел аварию, сиял солнечный день. Гудение шмеля в госпитале доказывает, что было лето. «Изнурительная жара», угнетавшая его во время допросов, это подтверждает.

В своем рассказе Моррис дал кое-какие особые приметы того, иного мира. Там, например, начисто отсутствовал Уэльс; улиц с валлийскими названиями в том Буэнос-Айресе не было: Биннон превратилась в Маркес, а Моррис, запутавшись во мраке ночи и собственного сознания, тщетно разыскивал проезд Оуэна... И я, и Виера, и Крамер, и Маргариде, и Фаверио там существовали, потому что в нас нет ничего валлийского, генерал Уэт да и сам Иренео Моррис (он проник туда случайно), оба валлийского происхождения, не существовали. Тамошний Карлос Альберто Сервиан в своем письме написал слово «Оуэн» в кавычках, потому что оно показалось ему странным; по той же причине офицеры рассмеялись, когда Моррис назвал свое имя.

И раз Моррисы там не существовали, на улице Боливара, 971 по-прежнему жил бессменный Гримальди.

Из рассказа Морриса стало также ясно, что в том мире еще не исчез Карфаген. Поняв это, я и задал ему глупый вопрос об улицах Ганнибала и Гамилькара.

Меня могут спросить, каким же образом, если еще не исчез Карфаген, существовал испанский язык. Следует ли напоминать, что между расцветом и полным исчезновением бывает ряд переходных ступеней?

Кольцо является двойным доказательством. Оно доказывает, что Моррис побывал в ином мире: ни один из множества привлеченных мной экспертов не распознал камень. И еще оно доказывает существование (в том, ином мире) Карфагена: лошадь — карфагенский символ. Кто же не видел подобные кольца в музее Лавижери?