Чарльз Мартин - Моя любовь когда-нибудь очнется

Всю дорогу до больницы я рыдал как ребенок.

Я считаю себя хорошим преподавателем. В частности, это означает, что я не требую от студентов ничего такого, что я не стал бы делать сам. Например, я не стал бы прыгать в холодный бассейн, не попробовав предварительно воду. Эймос слеплен из другого теста. На улице может быть тридцать градусов [27] 30° по шкале Фаренгейта равняется примерно –1 °C. , и вода в бассейне может быть затянута льдом, но Эймос все равно скажет: «Главное – прыгнуть и покончить с этим. А согреться можно потом». Мне это не подходит. Особенно, если впереди маячит перспектива замерзнуть или простудиться.

Нет, прежде чем начать действовать, я люблю как следует обдумать, что́ я собираюсь предпринять. Так сказать, сродниться с идеей… Если дать мне время подумать, я способен примириться практически с чем угодно, но я терпеть не могу, когда меня сначала толкают в прорубь, а потом, пока я еще стучу зубами, спрашивают: «Ну, как оно тебе?» Я просто не знаю, «как оно», пока не пройдет какое-то время. Вразумительный ответ я могу дать только после того, как взгляну на пережитый опыт в зеркало заднего вида.

Формально мой курс включал три основных тестовых задания. На деле же кафедру английского языка интересовало только одно из них – аналитическое исследование. Каждый, кто написал эту работу успешно, переходил на следующий курс. Соответственно, эта работа должна была иметь заданный объем и отвечать вполне определенным критериям. Что же касалось первых двух тестов, то они были оставлены на откуп преподавателю, то есть я совершенно официально мог давать своим студентам задания, которые наилучшим образом отвечали бы их (и моим) нуждам.

Я хорошо понимал, что, прежде чем пускаться вплавь, им нужно «попробовать воду». Иными словами, им нужно освоиться с материалом, чтобы, столкнувшись с проблемой, не впадать в ступор, а наоборот – использовать свои способности, сообразительность и знания, чтобы преодолеть трудности. Мне же нужно было как можно лучше узнать каждого, понять, кто на что способен, соотнести личность с особенностями индивидуального стиля и получить своего рода образец, с которым я мог бы сравнивать их последующие работы. Мне нужно было знать, кто готов работать, а кто – нет. Кому мой курс по плечу, а кто не потянет. Первое тестовое задание и было тем самым пробным камнем, благодаря которому я надеялся получить ответы если не на все, то по крайней мере на большинство своих вопросов. Кроме того, первая работа должна была стать своеобразной проверкой «на вшивость». Мне нужны были самостоятельные, а не списанные из Интернета работы.

И я задал своим студентам автобиографическое эссе. На самом деле это довольно простая работа, она по силам каждому. Кроме того, она не требовала никаких глубоких исследований: каждый из моих студентов по определению прекрасно разбирался в любых вопросах, касавшихся собственной биографии. Единственными моими пожеланиями были максимальная честность и хорошее чувство юмора.

Бо́льшую часть субботы я провел в больнице, читая Мэгги вслух работы моих студентов. В своих эссе они описывали самые разные вещи – школьные выпускные балы, автомобильные аварии, жаркие летние ночи, проведенные с загорелыми, грудастыми женщинами, и многое другое. При этом никто из них не проявил задатков писателя-фантаста – все события выглядели реальными и были описаны достаточно честно.

Мервин написал о том, как он в последний раз играл в футбол в старшей школе. Его команда стала чемпионом страны, а сам Мервин – лучшим игроком года (в своей возрастной категории, естественно). Как я и ожидал, письменным английским он владел далеко не в совершенстве, но свойственные ему остроумие и легкость нрава, которыми Мервин отличался на занятиях в аудитории, отразились в работе почти без потерь. Он писал так, как говорил, и я счел это неплохим началом. Хорошее начало рождает надежду, а мне хотелось надеяться, что Мервин меня не разочарует.

Аманда писала о своем детстве, которое она провела в Диггере, писала о своем отце и о его прошлом, о своем желании стать сиделкой и ухаживать за тяжелобольными людьми. Упоминала она и о своей беременности. Стиль был сжатым, но предельно информативным – таким же, как и ее устная речь. Каждый, кто прочел бы ее трехстраничное эссе, мог узнать об Аманде буквально все. Впрочем, нет, не все. К своему удивлению, я не нашел в эссе никаких, даже косвенных упоминаний об отце ее будущего ребенка, и это заставило меня задуматься о причинах подобной скрытности.