Чарльз Мартин - Моя любовь когда-нибудь очнется

На протяжении нескольких часов мы почти не разговаривали – просто плыли по течению, глядя на звезды, на луну, на темнеющие берега с редкими огнями. Примерно в три пополуночи Эймос первым нарушил молчание. Вынув трубку изо рта, он спросил:

– Ты думаешь о том, о чем я подумал?

Я знал, что имеется в виду. Ведь что бы он ни говорил, именно ради этого Эймос предложил мне прокатиться на плоту. Как и всякому настоящему другу, ему хотелось знать, что у меня на душе, но он не мог просто прийти и начать задавать вопросы, боясь причинить мне боль. Да и мне было бы слишком больно отвечать. Таким образом, для откровенного разговора нам нужны были река, луна и несколько проведенных в молчании часов, за которые Эймос созрел для своих вопросов, а я – для ответов.

Подняв взгляд, я сказал:

– Если Мэгги сейчас в раю, если она качает нашего сына, болтает с Папой, с бабушкой и другими нашими родственниками и поглядывает на меня с небес, значит… значит, она уже не вернется. А ведь я могу прожить еще лет пятьдесят!.. – Я покачал головой. – Даже не знаю, как это у меня получится без нее.

После этого мы еще некоторое время плыли молча, прислушиваясь к тому, как плещет вода о старые кедровые бревна. Где-то на берегу заухала сова, а в воздухе еле уловимо запахло горящими углями и жидкостью для розжига. Эймос продолжал стоять на корме с шестом в руках, но он не греб и вообще не шевелился – только мокрые от пота плечи поблескивали в свете луны. Текла река, текли минуты, но мы по-прежнему молчали.

Должно быть, мой ответ показался Эймосу недостаточно внятным, поскольку он решился задать еще один вопрос:

– Я вижу, что ты держишься… пока держишься. Я только не пойму, что дает тебе силы…

Я плеснул на лицо немного воды и потер глаза.

– Силы мне дает только одна вещь – мысль о том, что Мэгги рано или поздно очнется. И если она очнется, а меня не будет рядом… то есть не будет вообще, а не в тот конкретный момент, когда она придет в себя… Нет, я не хочу, чтобы ее ждало такое же будущее, какое сейчас светит мне. Ни в коем случае!

Блу спал на настиле рядом со мной. Время от времени его уши настороженно приподнимались, но он не открывал глаз. Еще миль пять мы проплыли в полном молчании – только слегка плескала вода за кормой, когда Эймос погружал в нее шест. Ночь была очень теплой и душной, поэтому я время от времени окунал голову в воду, а потом наслаждался прохладными струйками, стекавшими по шее и по груди. Эймос снова раскурил трубку, и в свете вспыхнувшей спички я увидел на его щеках блестящие мокрые дорожки.

Перед рассветом мы немного подремали, а потом забросили удочки. Довольно скоро нам попалось несколько лещей и пара-тройка окуней. Около полудня мы зажарили часть рыбы и с аппетитом пообедали. Когда же над рекой снова начали сгущаться сумерки, мы раскочегарили «Энвируд» и двинулись в обратный путь. Было уже около полуночи, когда мы пристали к берегу в нашей бухточке.

– Возьми рыбу себе, – сказал я, когда мы добрались до моего крыльца, и протянул Эймосу кукан с добычей. – Я не голоден.

Эймос кивнул и посмотрел на меня так, словно хотел что-то сказать, а потом вдруг воздел верх указательный палец, как человек, который вспомнил о каком-то важном деле. Открыв багажник своей патрульной машины, Эймос достал довольно большую картонную коробку и поставил ее на ступеньку.

– Вот… Мэгги купила эту штуку в антикварном магазине в Уолтерборо и оставила у меня, чтобы ты ее не нашел. Думаю, она хотела подарить ее тебе, когда ты начнешь преподавать, но… В общем, я не знаю, что теперь с ней делать, вот я и привез ее тебе. – Эймос поглядел куда-то в сторону – туда, где за кукурузным полем текла невидимая река. – По-моему, Мэгги даже открытку написать не успела.

И он отвернулся, но я успел заметить крупные слезы, закапавшие с его квадратного подбородка. Кивнув в такт каким-то своим мыслям, Эймос добавил совсем тихо, словно боялся, что его голос пронесется над кукурузой и достигнет Диггера:

– Если разобраться как следует, если отбросить все постороннее, то… – Опустив голову, он начал загибать пальцы: – Все, что остается и нам, и любому другому человеку, это вера… надежда… и любовь. – Эймос уставился на три загнутых пальца. – Вроде бы немного, но… Почему-то мне кажется, что мы справимся. Все втроем.

Я посмотрел, как Эймосова «Краун Виктори» перевалила через дорогу и свернула на подъездную дорожку перед его домом. Потом я погасил свет, принял душ и, завернувшись в полотенце, долго стоял в гостиной, глядя на картонную коробку, которую он мне отдал. Прошел почти час, прежде чем я сел на пол и разрезал коричневый упаковочный скотч. Внутри, завернутый в грубую мешковину, лежал барабан с туго натянутыми кожаными мембранами и две выструганные вручную барабанные палочки.