Чарльз Мартин - Моя любовь когда-нибудь очнется

Пинки задумчиво посмотрела на меня крошечными, заплывшими глазками и толкнула стену загона. Ее мокрый пятачок (размером с десертное блюдце) стал еще больше, а из ноздрей закапала прозрачная слизь.

– Ну что, решила? Иди же сюда! – И я вытянул вперед ладонь, на которой лежало несколько зернышек.

Пинки наклонила голову и вдруг ринулась на меня с невообразимой для такой туши скоростью, сбивая по пути с ног своих пронзительно визжащих отпрысков и разбрызгивая копытами грязь пополам с экскрементами. За доли секунды она преодолела разделявшее нас пустяковое расстояние и протаранила меня всеми своими тремястами с лишним фунтами. Ее твердое рыло врезалось мне в живот, и я полетел вверх тормашками, крепко приложившись затылком о верхнюю перекладину входной дверцы. От удара свет у меня перед глазами на мгновение померк, когда же я снова смог воспринимать окружающее, то увидел, что лежу на спине, устремив взгляд в потолок амбара.

Измазался я, разумеется, с ног до головы. Свиное дерьмо было даже у меня в волосах и, кажется, в ушах. С трудом сев, я тряхнул головой, и тут послышались какие-то звуки. Глянув в щель между планками загона, я увидел Эймоса, который, согнувшись пополам и держась руками за живот, хохотал как безумный. Его лицо сделалось из черного темно-лиловым, а из глаз ручьями текли слезы.

– Ой не могу! – задыхаясь, выкрикивал он. – Прекрати… ха-ха-ха… немедленно, иначе я ха-сейчас лопну!

Окинув его мрачным взглядом, я стряхнул с рук прилипшие к ним комки хорошо унавоженной подстилки, потом прочистил пальцами уши. Язык чесался что-нибудь сказать Эймосу, но тут мой взгляд упал на Пинки. Свинья обошла загон с гордым видом гладиатора-победителя, принимающего заслуженные поздравления от зрителей, потом подошла ко мне и… и принялась обнюхивать и облизывать мое лицо. Какое-то время спустя она подтолкнула рылом мою ногу и выкопала рядом с ней неглубокую ямку. Испустив вздох глубокого удовлетворения, Пинки улеглась в яму, а голову положила мне на бедро. Поросята тут же окружили мамашу и меня и принялись азартно толкаться, добираясь до сосков.

Эймос наконец справился с собой. Держась за стенку загона, он кое-как выпрямился и вытер с глаз слезы.

– Знаешь, Дилан, – проговорил Эймос, пытаясь отдышаться. – Ты… ты… – Тут он снова начал хихикать. – Ты знаешь, что ты весь в дерьме?

Я ответил не сразу. Почесав Пинки между ушами, я взял на руки одного из поросят и, прижав его к груди, как котенка, поднялся.

– Знаешь, Эймос, – ответил я ему в тон, – вовсе не грязь делает нас грязными.

Эймос снова вытер глаза, глубоко вздохнул, выравнивая дыхание, и сказал:

– Ладно, мистер, когда вы почиститесь – а это, как мне кажется, вам совершенно необходимо, – вам придется отложить на время ваши свиноводческие опыты и съездить в больницу. Там кое-кто очень хочет вас видеть…

Почему-то я сразу подумал о больничных бухгалтерах, врачах и прочих, от которых я пока не видел ничего, кроме неприятностей.

– Зачем это? – проговорил я, наморщив лоб. – Если они опять насчет денег, то я натравлю на них Джейсона Тентуистла. Только вчера я получил от него письмо, в котором он заверяет, что все мои счета оплачены, и… Что?!

Я испуганно посмотрел на Эймоса, который, подперев ладонью подбородок, смотрел на меня и качал головой. Его зубы на черном лице сверкали, как жемчуг, а в глазах прыгали чертики. Потом я увидел, как его нижняя губа дрогнула, и Эймос улыбнулся.

Стрелка спидометра на приборной доске пикапа словно прилипла к отметке сто миль в час. Через железнодорожные пути я перемахнул, почти не снижая скорости. На мгновение все четыре колеса машины оторвались от земли, двигатель взвыл, и я почувствовал, что лечу, но уже в следующую секунду пикап снова коснулся земли и помчался дальше по направлению к городу.

Эймос мчался за мной в полицейской «Краун Виктории». На всякий случай он включил синие проблесковые огни и время от времени кричал мне через внешние громкоговорители:

– Не спеши так, идиот чертов! Помедленнее, Дилан! Если ты разобьешься в лепешку, от этого никому лучше не будет!

Блу лежал на коврике под приборной доской и негромко поскуливал, прикрыв лапой глаза. Ему было страшновато – уже давно, а может, и вообще никогда мы не ездили с такой скоростью, но сейчас мне было не до него. Словно оранжевая молния, мой пикап взлетел на вершину холма, за которым стоял трейлер Брайса. Краем глаза я разглядел и его самого: Брайс стоял навытяжку у ворот кинотеатра и играл на волынке. Его китель был увешан медалями и орденами, лицо покраснело от усилий, но я ехал слишком быстро и не успел разобрать, что он играет.