Сьюзен Хилл: Однажды весенней порой

Ей хотелось ответить ему, сказать, что между ними, по крайней мере теперь, все хорошо, но он уже отвернулся от нее и зашаркал назад, к дому, только слегка помахав ей рукой, прежде чем затворить за собой дверь.

Ну что ж, я старалась, сказала себе Рут, сделала, что могла. И, окунувшись в ветер и мрак, зашагала обратно, по дороге к околице.

Джо лежал ничком на вершине холма. Вчера здесь дул сильный ветер, а потом прошел дождь, и весь мир, все краски, казалось, были омыты и прополосканы. Сегодня стало сухо, тихо и ясно. Голые поля уходили вдаль, вздымаясь и опадая, растворяясь в дымной пелене. Небо было молочно-белым. Джо глядел туда, где березовый лес выровнялся рядами, словно в строю, словно отряд одетых в броню воинов, ждущих приказа выступить и завладеть всем вокруг. Две черно-белые сороки пролетели, махая крыльями, у него над головой.

Все ночи, пока бушевал ветер, Джо лежал без сна, и ему казалось, что его кровать раскачивает ветром вверх-вниз, и шелест в верхушках деревьев был похож на шум прибоя. Он говорил себе: я уеду. И, заснув, во сне думал о том же.

Теперь было по-другому. Все утро он бродил по лесу и спустился к реке, блестевшей меж своих берегов, как расплавленный металл. Пробираясь сквозь мягкие груды сухих листьев, он прислушивался к шуршанию своих шагов, трогал холодную кору ясеней, и лиственниц, и буков и чувствовал, как хрустко ломается под его ногой хрупкий, словно тонкая косточка, сучок. Он стоял в Хелм-Боттом, вдыхал морозный и грибной запах и ощущал присутствие множества живых существ, спящих вокруг в своих норах, логовищах, берлогах. Поднявшись сюда, он словно бы вознесся на крышу мира. Откуда-то издали доносилось блеяние овец. И вокруг был такой простор, так свободно дышалось! Он почувствовал себя богом, которому дано видеть необозримую даль.

И он понимал, что никогда не сможет уехать отсюда, никогда не будет счастлив ни на море, ни в других странах. Его место здесь, так же, как и Бена; он сродни этим лесам, и оврагам, и рощам, и ручьям, и ему предопределено жить среди разноголосья птиц, и крадущихся, шуршащих, шарящих в подлеске бойких белок, и лис, и барсуков, и вдыхать запахи зимы и весенних соков, и чувствовать тепло летних солнечных лучей на своем теле.

Он не уедет. И были тому и другие причины. Рут, которую он никогда не сможет покинуть. Мать и отец. Пусть они его не понимают, но он им нужен он видел это по их глазам, - нужен, потому что Бена не стало, а теперь ушла и Элис. Им нельзя лишиться еще и его. Он из того же теста, что Бен, он знал это, понимал это сам, - и, значит, должен как-то, на свой лад, занять место Бена. Через год с небольшим он кончит школу и пойдет работать к Райдалу - подручным у лесника или егеря.

Он перевернулся на спину и поглядел в необъятное бледное небо. Потом закрыл глаза, будто ощутил вращение земли, и оно укачало его.

Год шел к концу, и зима объяла всю округу, травы и папоротники выгона стояли темные, пожухшие. Смерть Бена Брайса была у кого-то еще на памяти, а кто-то уже и позабыл о ней. Но со всеми, так или иначе, произошли какие-то перемены - протекший год на тот или иной лад не обошел никого стороной.

Жену Рэтмена увезли куда-то далеко, в лечебницу, младенца передали на попечение ее сестры, а сам Рэтмен остался один-одинешенек в темном доме, где он молился и плакал и вспоминал порой Рут Брайс. И когда эта мысль посещала его, ему казалось, что у него достанет сил принять и перенести все. И тем не менее ночь за ночью он лежал без сна, а потом чувствовал, что отторгнут от всех живых существ на свете, и нет ему доступа к богу, и познать истину ему не дано, и нет для него ни надежды, ни утешения. А ночам не было конца, но и грядущий день всегда страшил его, всегда пугал рассвет, начинавший пробиваться сквозь шторы.

Элис Брайс не выходила из дому, но люди прослышали про нее и чесали языками, а Роб Фоули завел себе другую девчонку - Энни Питерс, которая работала у Райдала, а по воскресеньям бегала в кузню и думала, что любит Роба. Все жили своей жизнью, работали, готовились к жатве озимых, и как-то ноябрьской ночью старик Муни умер в своей жестяной лачуге на отшибе, и его ручной ворон молча глядел, нахохлившись, на очертания тела своего хозяина, проступавшие из-под одеяла, и лишь три недели спустя тело это обнаружил Поттер, когда прогуливал свою собаку и случайно заглянул в хижину. И так Поттер снова увидел перед собой смерть и только покачал головой: смерть предстала теперь перед ним в своем одиноком, холодном, безжалостном обличье, да и кому было когда-нибудь дело до старика Муни?