Джеймс Хилтон: Утерянный Горизонт

Кануэй вышел на балкон и взгляд его упал на ослепительное перо Каракала; над застывшим океаном высоко проплывала луна. Он почувствовал, что мечта его растворилась, как все слишком красивые вещи при первом прикосновении действительности; что все будущее мира на весах против юности и любви будет таким же легким, как воздух. Он почувствовал, что разум существовал в своем, отдельном от всего мире, микрокосмосе Шангри-Ла, и мир этот тоже находился в опасности. Потому как собираясь с силами, он видел, что корридоры его воображения смещаются и гнутся от напряжения; павильоны рушатся; и все на пороге превращения в груду руин. Боль задела его лишь частично, но недоумение обрушилось бесконечной и, скорее, грустной волной. Он не понимал было ли то сумасшедствие, которое сейчас прошло, или на период времени он таки обрел ясность ума, которая сейчас снова его оставляла.

Обернувшись, он выглядел другим человеком; его голос был жестче, обрывистей, и лицо немного подергивалось; он куда более походил на того Кануэйя, который был Баскульским героем. Подстегиваемый необходимостью действий, он глянул на Мэллинсона с неожиданной бдительностью. "Ты думаешь, с веревкой ты выдержишь этот мрачный участок, окажись я с тобою рядом?" он спросил.

Мэллинсон бросился навстречу. "Кануэй," закричал он глотая воздух. "Ты имеешь в виду что ты идешь? Ты, наконец, решился?"

Они тронулись сразу же, только Кануэй подготовил себя к пути. На удивление все оказалось совсем просто -- скорее, уход нежели бегство; ни события не произошло когда пересекали они полосы лунного света и тени во двориках. Можно было подумать, что вокруг вообще никого не было, думал Кануэй, и идея такой пустоты мгновенно заполняла его таким же пустым чувством; и все это время, с ним рядом, едва доходя до него, раздавалась болтовня Мэллинсона о дороге. Как странно что их долгий спор должен был закончиться так, в действии, что тайное святилище должно было быть забыто тем, кто обрел там такое счастье! Потому как через час, или даже меньше того, останавливаясь без дыхания на повороте дороги, они видели последние штрихи Шангри-Ла. В глубине над ними долина Синей Луны было словно облако, Кануэйю почудилось, что рассыпанные в дымке крыши неслись в след за ним. И в этот момент наступило прощание. Мэллинсон, замолчавший на время из-за крутого спуска, выпустил: "Хорошо, мы в полном порядке -- продолжай!"

Кануэй улыбнулся, но не ответил; он уже начал готовить веревки для острого пересечения по краю. То, что сказал юноша, было правдой, решение действительно было принято, но оно подвисло над тем, что все еще оставалось. Маленький, активный фрагмент разума, который сейчас доминировал; остальное же было утерянным настолько, что вынести это было почти невозможно. Он был странником между двумя мирами, и участь его была вечно странствовать; но в настоящий момент, в углубляющейся внутренней глубине, он чувствовал лишь одно, что ему нравился Мэллинсон, и что он должен помочь ему; как и миллионам, ему было предписано бежать от мудрости и стать героем.

Над пропастью Мэллинсон начал нервничать, но Кануэй помог ему преодолеть участок в традиционной скалолазной манере; и после того, как все было позади, они вытянулись вместе, прикуривая сигареты Мэллинсона. "Кануэй, я должен сказать, какой ты, черт возьми, замечательный человек...Наверное, ты знаешь...Я не могу передать тебе, как я счастлив..."

"Я бы и не пытался на твоем месте."

После долгой паузы, перед продолжением пути, Мэллинсон добавил: "Но я на самом деле счастлив -- не только за себя, но и за тебя тоже... Конечно, хорошо, что сейчас ты можешь понять насколько бессмысленным все это было...но просто здорово видеть тебя снова самим собой..."

"Совсем нет," ответил Кануэй с гримасой собственного личного успокоения.

К рассвету они пересекли границу, не обеспокоенные ни одним, если они и были, часовым; и Кануэй подумал, что проход, на самом деле, мог быть только лишь под умеренной охраной. Они достигли плато, подхваченные словно голый лист, воющими ветрами, и постепенно спускаясь вниз, увидели лагерь проводников. После этого все пошло так, как предсказывал Мэллинсон; люди, большие парни в мехах и овчинах, их уже ждали, сгибаясь от шквалов ветра и в нетерпении начать путешествие в Татзиен-Фу -- одиннадцать тысяч миль на восток, к границе Китая.

"Он идет с нами!" в возбуждении кричал Мэллинсон, когда они встретились с Ло-Тзен. Он забыл, что она не понимала по-английски, но Кануэй перевел.