"Нет, подобных деталей не было, это правда."
"Да интересовался ли ты деталями? Или так и проглатывал все, целиком? Неужели тебе не приходило в голову, что эта история нуждается в подтверждении?" Подчеркивая свое преимущество, он продолжал: "Что ты вообще знаешь об этом месте кроме того, что ты слышал? С кем ты сталкивался, несколько старичков, и никого больше? Не принимая их во внимание, можно только сказать, что место это неплохо расположено, и, кажется, управляется на интеллектуальном уровне. Но как и почему оно появилось, у нас нет ни малейшего понятия, и зачем мы нужны им здесь, такая же тайна; но, знаешь ли, верить из-за этого какой-то старой легенде, ты меня извини. И потом, послушай, ты же человек критического склада ума -- в английском монастыре ты подвергал колебаниям каждое сказанное там слово -- и теперь верить всему только потому что ты в Тибете, я этого не понимаю."
Кануэй кивнул. Он не мог не согласиться с хорошо поставленной точкой зрения даже в состоянии более глубоких, отдаленных чувств. "Точное замечание, Мэллинсон. Правда, наверное, та, что когда вопрос касается веры без определенных доказательств, мы все склоняемся к тому, что привлекает нас больше всего."
"Да буть я проклят если найду что-нибудь привлекательное в существовании, где живешь до состояния полу-трупа. Пусть моя жизнь будет короткой, но веселой. А россказни о будущей войне -- все это так, детский лепет. Как вообще может быть известно о ее наступлении и о том, какой она будет? Вспомни последнюю войну, не ошибались ли все эти предсказатели?" Он добавил, не дождавшись ответа Кануэйя: "Так или иначе, я не верю в неизбежность вещей. И пусть я не прав, сходить с ума по этому поводу бессмысленно. Бог видит, мне уж лучше холодеть от страха под пулями новой войны, чем скрываясь от нее, зарыть себя здесь."
Кануэй улыбнулся. "Ты обладаешь удивительной способностью неверно понимать меня, Мэллинсон. Когда мы были в Баскуле, ты считал меня героем, сейчас ты принимаешь меня за труса. Откровенно говоря, я и не то и не другое, но, какое это имеет значение. Когда ты вернешься обратно в Индию, то скажи, если хочешь, что я остался в Тибетском монастыре от страха перед новой войной. Это, конечно, совершенно не та причина, но я не сомневаюсь, что те, кто уже считает меня сумасшедшим охотно в нее поверят."
С некоторой грустью Мэллинсон ответил: "Знаешь, так говорить глупо. Чтобы ни случилось против тебя я не скажу ни слова. Можешь на это рассчитывать. Я согласен, мне сложно понять тебя, но знаешь как бы мне этого хотелось? Я бы многое отдал, чтобы только понять тебя! Кануэй, могу ли я хоть как-то помочь тебе? Что-нибудь, могу я что-нибудь сделать?"
Последовала долгая пауза, которая наконец была прервана Кануэйем: "Я хочу задать тебе только один вопрос, если ты простишь меня за то, что вмешиваюсь в твою личную жизнь."
"Да?"
"Ты влюблен в Ло-Тзен?"
Бледность на лице юноши тут же сменила цвет на румянец. "Я осмелюсь сказать, что да. Конечно, ты будешь утверждать, что это абсурд, и глупость, и, может быть, так и есть, но я ничего не могу с собой поделать."
"Я совсем не считаю это абсурдом."
После стольких пререканий, спор, казалось, наконец обрел тихую гавань. Кануэй добавил: "Я сам ничего не могу с собой сделать. Так случилось что ты и эта девочка -- два самых дорогих для меня человека на целом свете...тебе может показаться все это странным." Внезапно он встал и прошелся по комнате. "Ну что ж, обговорили все, что можно было, не так ли?"
"Да, я думаю." Но в неожиданном одушевлении Мэллинсон продолжил: "Ну что за бессмыслица говорить, что она не юна! И жуткая, отвратительная бессмыслица. Кануэй, ты не можешь этому верить! Это уж слишком нелепо. Как это вообще возможно?"
"Откуда ты знаешь, что она юна?"
Мэллинсон наполовину отвернулся, и с лицом залитым жуткой скромностью ответил: "Потому что я на самом деле знаю...Может быть ты подумаешь обо мне плохо...но я действительно знаю. Боюсь, что ты, Кануэй, никогда по-настоящему и не понял ее. Она холодна только снаружи, и чувства ее были заморожены в результате пребывания здесь. Но тепло не ушло."
"Тепло, чтобы расстаять?"
"Да...ты можешь так выразиться."
"И она юна, Мэллинсон, ты в этом уверен?"
Мэллинсон мягко ответил: "Боже мой, ну конечно. Она всего лишь девочка. Мне было ужасно жаль ее, а потом, мы, кажется, понравились друг другу. В этом нет ничего постыдного. Если уж говорить об этом, то здесь, по-моему, это самое приличное, что когда-либо имело место..."
Читать дальше