Джойс Кэри - Радость и страх

А Джон и правда тоскует по своему другу Слупу и часто ему пишет. Они обмениваются идеями по поводу принципиально нового типа аэроплана с небывало широкими крыльями из рифленого железа.

На вступительных экзаменах в Чилтон Джон проваливается, и Табита проводит ночь в слезах. Но приходит дружеское письмо от Слупа. "Если Вы непременно хотите отдать Джона в закрытую школу, могу пристроить его в Брэдли. Там его примут, ведь он хороший крикетист. Как я скучаю по Хэкстро и по Вашей доброте. Умоляю, пригласите меня как-нибудь еще".

Табита отвечает телеграммой, и в Брэдли Джона принимают. Но она не простила Слупа. Он согрешил против самого духа хорошего образования. А главное - он создал новые, лишние опасности и трудности в мире, уже и так слишком сложном для всех матерей. "Его влияние на Джона ужасно. И почему это дети всегда привязываются к людям, которые приносят им только вред?"

Но Джон после первого триместра в Брэдли и думать перестал о Слупе. Отметки у него плохие по всем предметам, кроме футбола, но это его не трогает. Он слишком увлечен школьной жизнью, о которой рассказывает матери с гордостью путешественника, открывшего удивительный новый мир, неведомый женщинам.

Из отдельных, мимоходом брошенных фраз выясняется, что владыка этого нового школьного мира - герой по фамилии Фоке, капитан футбольной команды их общежития. Этот Фоке - великан с поразительно волосатой грудью, беспощадный деспот, избивший трех своих форвардов за недостаток напора, и притом христианин, то есть он сквернословит, терпеть не может церковь, но Христа считает примером для подражания.

Увлечение Джона футболом сродни религиозному чувству. Когда Табита поздравляет его с тем, что его приняли в команду, он отвечает с серьезным видом: - Играть полузащитником мне не так уж улыбается, но Фоке говорит, что не мог найти больше никого, кто не возражает быть убитым.

- Убитым, Джон?! - ужасается Табита.

- Свободных полузащитников всегда убивают. - В тоне Джона скорбное ликование. - Плохо то, что у нас слишком легкая схватка. - И он объясняет, что три года подряд команда их" общежития - Браун - держала первенство школы, но этой зимой, скорее всего, потерпит поражение, потому что лишилась самых тяжелых игроков.

- Ну что ж, - говорит Табита, - надо и другим выиграть, это только справедливо.

Джон смотрит на нее с грустью, как старый государственный муж на беспочвенного мечтателя. Он хмурит лоб и мягко выговаривает матери: - Не понимаешь ты, мама. Браун - это символ, тут есть традиции. Это единственное общежитие, где еще ценят выдержку и порядочность, единственное место, где рабочий пользуется уважением. Если бы Фоке попал в Троттер, ему бы там житья не дали, потому что он рабочий. А если б я попал в Филпот, я бы там вообще погиб, и физически и духовно.

- Ну что ты, Джон!

- Да, да, мамочка, Филпот - это помойка.

- Но, Джонни, ведь это ужасно, что некоторые мальчики попадают в Филпот. Наверно, надо что-то предпринять, чтобы там стало лучше.

- Лучше все равно не станет. Но ты не понимаешь...

- Потому я и спрашиваю, Джонни. Я очень хочу понять.

В ответ Джон, скорчив гримасу, резко меняет тему. А Табите так хочется вникнуть в его интересы, что, когда он однажды три раза кряду грубо ее оборвал, она-не выдерживает: - Джонни, ну почему ты мне ничего не рассказываешь? Можно подумать, мы с тобой даже не друзья.

Джон, вздернув брови, растерянно смотрит на мать, а затем вообще перестает упоминать о школе. И когда Табита со свойственной ей непосредственностью спрашивает: "Да что с тобой? Что случилось?", он раздраженно отвечает: "Ничего не случилось. Все в порядке". А он и сам не знает, почему слово "друзья" так странно на него подействовало, почему он не может говорить с матерью свободно, как прежде, и даже избегает ее.

Несколько дней спустя, когда он прячется в темном углу библиотеки, комнаты, где не бывает ни Голлан, который читает только техническую литературу, ни Табита, которая вообще почти не читает, в открытое окно вдруг заглядывает садовник с криком: - Скорей, скорей, аэроплан летит!

Джон подскакивает как на пружине. Весь дом разом ожил, словно пробудившись от сна. Хлопают окна, с верхней площадки несутся вопли, лакей непозволительно громко зовет кого-то через весь холл. Кто-то, шурша юбками, мчится по лестнице вниз.

Стукнула дверь в библиотеку. Джон слышит голос матери. И сейчас же снова опускается в кресло, бессознательно принимает равнодушную, непринужденную позу.