Джойс Кэри - Радость и страх

- Что будет видно? Вот если бы мне найти работу получше...

- Да, надо вам найти работу получше.

Неделю спустя, когда ее нос уже обрел прежнюю форму, а темные круги под глазами, по словам Мэнклоу, только усиливают их блеск, Табита, отыграв дневную порцию, спускается с эстрады, и навстречу ей встают из-за столика двое мужчин: Мэнклоу и Джобсон, приятель Сторджа.

Мэнклоу представляет ей Джобсона, тот выразительно жмет ей руку и благодарит за доставленное удовольствие. - Но я слышал, вы серьезная музыкантша, миссис Бонсер. Не надо бы вам играть в кафе...

Табита не скрывает, что работа в кафе ей противна, и Джобсон спрашивает, не согласилась бы она поиграть для его друзей, которые живут здесь в отеле. "Люди по-настоящему музыкальные, они сумеют оценить ваше искусство".

- Не такая уж я хорошая пианистка, мистер Джобсон. У меня и образование не законченное.

Однако Джобсон и слышать ничего не хочет. Он заявляет, что великие артисты всегда собой недовольны, а что Табита давно не упражнялась - это, разумеется, будет принято во внимание. Мэнклоу замечает с важностью: - Не отказывайтесь, Тибби. Знаете, какой это шанс.

И Табита согласна, что отказываться нельзя.

Мэнклоу ведет ее в магазин подержанной одежды и чуть не силком заставляет выбрать платье, слишком, на ее взгляд, узкое в бедрах и со слишком большим декольте. - Чего там стесняться, Тибби, бейте по ним из всех орудий. Такая фигурка - да это клад. Дрезденский фарфор. Карманная Венера. Смелее, победа вам обеспечена.

И действительно, вечер Табиты проходит с большим успехом. Друзья Джобсона рукоплещут. Особенно старается Стордж. Пристально глядя на Табиту своими светлыми глазами, он уверяет, что у нее "выдающийся талант". Он уговаривает ее принять за концерт пять гиней и повторить его через неделю. А пока - рояль в гостиной его номера к ее услугам: если она захочет там поупражняться, он почтет это за великую честь.

20

Джобсон приглашает ее на обед, и она сразу же становится членом кружка, который увивается за богатым дилетантом, льстит ему и болтает об искусстве. Ей они выказывают единодушное уважение. Как расценивает миссис Бонсер влияние Констебля на Делакруа?

- Оно было очень хорошим.

- Как это верно, - говорит Стордж. - Да, это было хорошее влияние, раскрепощающее.

Табита впервые видит рисунки Бердслея, предмет восхищения всего кружка. Она осторожно замечает: - Очень они все-таки причудливые.

- Вот-вот, - говорит Стордж. - Она уловила самую суть.

Великодушие новых друзей умиляет Табиту. Никогда еще она не встречала людей, которым так хотелось бы сделать тебе приятное. Особенно Стордж. "Право же, - думает она про своего благодетеля, - он просто душенька. И как мне повезло, что он любит искусство и любит помогать художникам, музыкантам. Если он мне поможет встать" на ноги, я ему по гроб жизни буду благодарна".

Миссис Стордж в отъезде, и Стордж ходит с Табитой гулять в дальний конец набережной, где почти никто не бывает. Своим негромким, мягким голосом он беседует с ней об искусстве и о его врагах.

- Ханжество, британское ханжество - вот его злейший враг, - говорит он. - Художников у нас не щадят. - Он говорит, что все англичане - рабы условностей. - Люди ненавидят все новое, все значительное потому только, что оно значительно, что оно грозит пробудить их от спячки, заставить думать и чувствовать - действительно думать, действительно чувствовать. И, слегка склоняясь к Табите своим длинным белым носом, продолжает: - Вам я могу это сказать, миссис Бонсер, а вот миссис Стордж - нет. Она бы не поняла. - Он улыбается как заговорщик, и Табита отвечает:

- С виду миссис Стордж мне очень понравилась, я уверена, что она очень хорошая.

- Разумеется, разумеется, лучшая из женщин, но искусства она не понимает, миссис Бонсер, это не артистическая натура. - И, помолчав, принимается хвалить игру Табиты. Никогда еще музыка так его не волновала. У Табиты - подлинный талант. - Не могу выразить, миссис Бонсер, что значит для меня дружба с вами. Это новая жизнь, новый прилив мужества. Я словно заново родился.

Табите странно это слышать и немного смешно, но Стордж говорит не как вздыхатель, а как философ, и ей становится стыдно, что она чуть не рассмеялась.

- Вам не понять, миссис Бонсер, как в человеке может умереть жизнь, как за несколько лет жизнь из него уходит и он превращается в мертвеца. Миллионы умирают вот так, на ходу. Вы видите их в любом омнибусе, в любом вагоне поезда - ходячие трупы. И они сами не знают, как это произошло. Человек даже не знает, что он мертв, пока какая-нибудь случайность, какое-нибудь внутреннее переживание не вернет его к жизни, и тогда он может сравнить свое новое состояние с прежним. Да, жизнь, жизнь! - И жадный длинный нос, делающий сейчас Сторджа похожим на белую борзую, учуявшую дичь, выдвигается вперед. - Как она драгоценна, как таинственны ее истоки. Красота, любовь, искусство. Но в конце концов, миссис Бонсер, и нос приближается к ее щеке, - стоит ли удивляться? Ведь жизнь - это опыт, это нечто глубоко личное, это чувство, это высокая радость, рождающаяся из ощущения...