Уилла Кэсер: Моя Антония

Пока бабушка возилась с ужином, я сел на широкую скамью за плитой, чтобы поближе познакомиться с котом - как сказала бабушка, он ловил не только мышей и крыс, но даже сусликов. Желтый солнечный зайчик перемещался по полу к лестнице, и мы с бабушкой беседовали о моем путешествии и о приехавших чехах; она объяснила, что они будут нашими ближайшими соседями. О ферме в Виргинии, где бабушка прожила столько лет, мы не говорили. Но когда мужчины вернулись с поля и все сели ужинать, бабушка начала расспрашивать Джейка о своем прежнем доме, о друзьях и соседях.

Дедушка говорил мало. Войдя, он поцеловал меня и ласково о чем-то спросил, но больше своих чувств не проявлял. Я сразу немного оробел перед ним, такой он был степенный, столько в нем было достоинства. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на деда, - его красивая волнистая, белоснежная борода. Помню, один миссионер сказал, что она совсем как у арабского шейха. Дед был совершенно лыс, и борода от этого казалась еще внушительнее.

Глаза его ничуть не походили на стариковские - ярко-синие, они смотрели зорко и холодно блестели. Зубы были ровные, белые и такие крепкие, что деду ни разу в жизни не понадобился дантист. Его тонкая кожа быстро грубела от солнца и ветра. В молодости дед был рыжий, и сейчас еще его брови отливали бронзой.

За столом мы с Отто Фуксом нет-нет да и поглядывали украдкой друг на друга. Пока бабушка готовила ужин, она успела рассказать мне, что Отто австриец, приехал сюда молодым парнем и вел полную приключений жизнь на Дальнем Западе среди рудокопов и ковбоев. В горах его железное здоровье было подорвано частыми воспалениями легких, и он на время переселился к нам, в места потеплее. В Бисмарке, немецком поселке к северу от нас, жили его родные, но он вот уже целый год работал у дедушки.

Как только ужин окончился, Отто увел меня на кухню и шепотом сообщил, что в конюшне стоит пони, которого купили для меня на распродаже; Отто объезжал его, чтобы выяснить, не водится ли за пони каких-нибудь зловредных фокусов, но тот оказался "настоящим джентльменом", и зовут его Франт. Фукс рассказывал мне про все, что мне было интересно, - и как он отморозил ухо во время бурана в Вайоминге, когда ездил там кучером на почтовом дилижансе, и как бросают лассо. Он пообещал на следующий день к заходу солнца заарканить при мне бычка. Потом принес и показал нам с Джейком свои кожаные ковбойские штаны и шпоры, достал праздничные сапоги: их голенища были расшиты необычными узорами - и розами, и двойными узлами, символами верной любви, - и силуэтами обнаженных женских фигур. "Это ангелы", - пояснил он с серьезным видом.

Перед сном Джейка и Отто позвали наверх в гостиную на молитву. Дедушка надел очки в серебряной оправе и прочел несколько псалмов. Голос его звучал проникновенно, и читал он очень увлекательно; я даже пожалел, что он не выбрал мои любимые главы из Книги царств. Когда он произносил слово "селла" [древнееврейское слово, вошедшее в текст псалмов неправославных библий и служащее указанием для молящихся к повышению голоса или к паузе], меня в дрожь бросало.

- ...Избрал нам наследие наше, красу Иакова, которого возлюбил. Селла!

Я понятия не имел, что это слово значит, и дедушка, наверно, тоже. Но в его устах оно звучало пророчески, как самое заветное из слов.

На другое утро я выбежал пораньше, чтобы осмотреться. Мне уже объяснили, что, кроме нашего, других деревянных домов к западу от Черного Ястреба не увидишь, только дальше в поселении норвежцев есть еще несколько. Все наши соседи жили в землянках и в крытых дерном хижинах удобных, но не слишком просторных. Наш белый дом, возвышавшийся на полтора этажа над фундаментом, был выстроен в восточном углу усадьбы, а недалеко от входа в кухню стояла ветряная мельница. От мельницы к западу усадьба шла под уклон, и там внизу располагались сараи, амбары и свинарник. Склон этот был голый, утоптанный, по нему вились размытые дождем канавы. За амбарами в неглубокой ложбине виднелся маленький грязный пруд, окруженный ржавым ивняком. Дорога от почты проходила мимо наших дверей, пересекала двор, шла вокруг пруда, а затем поворачивала на запад, вверх по отлогому холму к девственной прерии. Там, на горизонте, она огибала кукурузное поле, такое огромное, каких я раньше не видал. Это поле, да еще делянка за хлевом, засеянная сорго, были единственными возделанными участками. Вокруг, насколько хватал глаз, колыхалась жесткая и лохматая красная трава с меня ростом.