Мюриэл Спарк: На публику

— Но меня же тошнит! — крикнул он. — Тошнит!

Она снова открыла глаза. Он стоял на ковре, потрясенный ее британской черствостью, и был очень похож на куклу: негнущиеся руки торчат, будто сшиты из тряпок и набиты ватой, рот и глаза совершенно круглые. Она расхохоталась — во второй и в последний раз.

Позже он говорил:

— Я никогда не забуду, как ты смеялась надо мной, когда меня тошнило.

Спустя немного времени, когда все это уже закончилось, Аннабел пересказала мужу оба эпизода, не без сожаления умолчав лишь об одном обстоятельстве, которое, на ее взгляд, придавало особый комизм ситуации. Фредерик нашел истории забавными, супруги весело похихикали, но на досуге он попробовал себе представить подробности обеих сцен и призадумался, уж не лежала ли та парочка в постели или, может быть, только что встала, или собиралась лечь.

Она очень радовалась, что их брак не распался, ведь в первые годы ее работы на студии дело, казалось, явно шло к тому. Через несколько месяцев Фредерик принялся за новый сценарий; главная роль в нем предназначалась Аннабел. Он теперь с бóльшим вниманием прислушивался к ее словам и, по-видимому, уже не считал ее такой дурой, как раньше. И сама она находила, что по сравнению с другими он все же интересный мужчина. Ей нравилось, что его волнистые волосы начинают седеть.

Жизнь, которую она вела, став киноактрисой, и в самом деле шлифовала ум. Это было увлекательно, но страшновато. Она тянулась к Фредерику, тянулась даже к его старым друзьям, людям, с которыми их то сталкивала, то разлучала судьба; особенно она ценила Билли О'Брайена, считая, что его присутствие развлекает мужа, когда она уезжает.

Билли обращался с ней насмешливо, враждебно, иногда просто грубо. Она прощала ему все в память о прошлом, о милых временах, прелесть которых она оценила только позже. Сейчас у нее появилось больше денег, больше писем, больше дел и больше тем для разговоров и раздумья. В прежние годы, освободившись пораньше, она, случалось, усаживалась за письмо к отцу, или кузине, или школьной подруге. Она писала его от руки, потом запечатывала и отправлялась на почту, там покупала марку, лизнув, приклеивала ее к конверту и для верности придавливала рукой; потом шла к ящику, опускала письмо, и оно падало на дно с глухим стуком.

Сейчас этот приятный ритуал безвозвратно канул в прошлое. Скорее с теплотой, чем с сожалением, Аннабел вспоминала, как строчила эти длинные, почти бессодержательные письма, ходила на почту и, вернувшись домой, снова ставила чайник на плиту.

Как-то раз, когда Фредерик и Билли явились поздно ночью, во втором часу, Аннабел мечтательно проговорила:

— Как хорошо было в те времена, когда я изредка писала по одному письму и сама ходила опускать его в почтовый ящик; одно-единственное письмо. А потом...

— Ах, да перестань позировать, — сказал Билли.

Она стояла на ковре, опираясь рукой о столик и устремив взор в прошлое, словно играла роль героини средних лет.

— Я вовсе не позирую, — ответила она и тут же плюхнулась в кресло. — Просто мне нравилось самой отправлять письма, вот и все.

Фредерик, который был слегка навеселе, а сейчас налил себе еще виски с содовой, сказал:

— Она считает, что я и есть тот самый ящик — здоровенный ярко-красный почтовый ящик, куда она бросает свои письма. Ей только для этого и нужен муж.

Она быстро ушла в спальню, подавляя желание возразить и дать повод для ссоры. Аннабел с удовольствием затеяла бы ссору, но наутро ей предстояло в семь часов быть на ногах, чтобы в восемь ясными глазами смотреть в объектив кинокамеры. Фредерик не так уж часто напивался. Обычно, когда Билли говорил ей колкости, Фредерик его не поддерживал, хотя и не останавливал.

Сейчас времени было в обрез, а писем приходило столько, что на них некогда было отвечать. Когда их скапливалось слишком много, являлась секретарша с киностудии и отвечала на все сразу, в основном по собственному усмотрению. Рабочим распорядком Аннабел ведало агентство, оно же пунктуально устанавливало стоимость каждого часа ее труда. Ей платили много, в неделю она получала больше, чем Фредерик, без устали строчивший сценарии, мог заработать за несколько месяцев.

Но и об этих суматошных годах ей еще предстояло вспоминать с такой же умиленной грустью, какую вызывала у нее сейчас эпоха одного письма и марки. И странное, необъяснимое сожаление еще не раз кольнет ее при мысли, что вот были же времена, когда секретарша не работала у нее постоянно, когда в доме шла непрерывная и беспорядочная, как стихия, смена горничных и прочего персонала, а сама она радовалась, что так много снимается, добивалась довольно-таки скромных успехов и в такой мере наловчилась вести себя как умная, что отважилась позабавить мужа рассказом о том, какой потешный вид был у студента из Калифорнии.