Тремя днями позже, возвращаясь домой с лекции, я нашел в ящике письмо от нее. На конверте без марки и адреса стояло только мое имя.
Я вскрыл конверт еще на лестнице.
Сколько всего она хотела бы мне сказать, писала она, и думала это сделать, когда я пришел к ней, однако возможности для этого не было, и она попробовала лишь намекнуть на самое главное, но все равно она не уверена, что в действительности сказала мне за этот короткий миг, а что сказала только мысленно - ведь мысленно она разговаривает со мной непрерывно, и днем и ночью.
И еще она боится, что я посчитаю ее непостоянной, что она из тех, кто все время меняет свои решения. Ей было тяжело и потому, что она знает, как ее любит Ота, и потому, что она уважает его, этого прекрасного, самоотверженного человека. Но произошло то, чего она и предположить не могла: она отдалилась от него, она уже не любит его. Поначалу она не хотела себе в этом даже признаться, пыталась как-то сохранить их отношения, но потом поняла, что все впустую; любовь бывает или полная, или ущербная, но разве можно тому, кого она уважает, кто был к ней так бесконечно добр, платить ущербной любовью? Возможно ли учинять над собой насилие и верить, что этим ты можешь осчастливить другого? Все это она уже сказала Оте, конечно, для них обоих это было тяжело, они ведь готовились к совместной жизни, но она думает, Ота понял ее и согласится с ее решением. Пока она не знает, что будет дальше, читал я с нарастающим страхом, но чувствует, что между нами возникло что-то особенное, еще тогда, на даче, у костра, между нами проскочила искорка и зажгла пламя, которое, если мы будем достаточно мудрыми, может осветить любовью всю нашу жизнь. Она верит, что мы оба способны на это. Сейчас мысленно она видит меня, мой грустный, задумчивый взгляд, мою улыбку, в которой всегда сквозит боль, и ждет моего ответа.
Я сложил письмо и вернул его в конверт. О, если бы я мог таким же путем вернуть все, что произошло, вернуть само время.
Зазвонил телефон. Я поднял трубку, в ответ - тишина, мне удалось уловить лишь слабое дыхание. По-видимому, она хотела узнать, дома ли я и нашел ли ее послание. С этой минуты начинал истекать мой срок.
Будь письмо не столь категорично настоятельным, а ее предложение не столь обязывающим - и то было бы легче! Имею ли я право оттолкнуть ее после всего, что пробудил в ней? Но каковы мои чувства? Испытываю ли я к ней нечто похожее на то, о чем пишет она?
Все произошло слишком быстро. Я не успел разобраться в своих чувствах. Но я мог бы по крайней мере это объяснить ей. Я не хочу потерять ее, я, конечно, сумею любить ее, но ни к чему такому я не был подготовлен. Что, если я разочарую ее? Может, ей стоит подумать, не опрометчиво ли ее решение?
Меня охватила лихорадка. Надо с ней как можно скорее поговорить! Все взвесить, выиграть хотя бы время!
Я надел пальто и заспешил по знакомым улочкам. Я еще не успел дойти до парка, где мы всегда прощались, когда до меня донеслись обрывки какой-то ярмарочной мелодии и небо тут же озарилось необычным сиянием. А над коньками крыш неожиданно взвилось острие шеста.
Шесты высились на краю парка, и над опустелой детской песочницей был протянут канат.
Представление шло полным ходом; увидев в вышине балансировавшую на высоком колесе призрачную фигуру в сверкающем трико, я почувствовал давнее волнение и, словно выпав из этого ненастного осеннего дня, забыл вдруг о цели своего пути и замешался в толпе зрителей.
Неужто она все еще с ними, неужто моя акробатка все эти годы из вечера в вечер метала в вышине свои сальто и до сих пор не рухнула вниз?
Канатоходец отложил колеса, принес столик, стул и сел, с противоположного конца каната к нему направлялась его подруга, одетая официанткой, на руке поднос с горой тарелок. Я силился разглядеть ее лицо, но она была слишком высоко надо мной, да и будь она ближе, будь она и вправду той моей акробаткой, разве я мог бы теперь узнать ее?
Она поставила на столик тарелки, а я все еще вглядывался в ее черты, точно она, если это была она, могла стать моей заступницей, могла принести мне какое-то послание или надежду.
Номер кончился. Оба артиста отложили реквизит; мужчина взял рупор и, обратившись к зрителям, стал зазывать к себе наверх, обещая любого без доли риска пронести на спине из одного конца каната в другой. К нему подошла его компаньонка и тоже стала приглашать нас к себе - она сверху глядела в наши темные ряды, и казалось, выбирает среди нас самого смелого. Вдруг я осознал, что она ищет меня. И тут же почувствовал головокружение. Конечно, кто другой может взойти наверх, кроме меня? Но удержусь ли я там, наверху, смешно и беспомощно взваленный на чужую спину? Не рухну ли вниз с каната, увлекая за собой и своего носильщика?
Читать дальше