Джозеф Конрад - Теневая черта

Он вскользь заметил, что от Бангкока до Индийского океана кусок порядочный. И эти слова, точно тусклая вспышка потайного фонаря, показали мне на миг широкий пояс островов и рифов между этим неведомым судном, которое было моим, и простором великих вод земного шара.

Но я не испытывал опасений. К тому времени я был неплохо знаком с Архипелагом. Величайшее терпение и величайшая осторожность помогут мне пробраться через область раздробленной земли, слабых бризов и мертвых вод туда, где мое судно наконец помчится по волнам, кренясь под сильным дыханием постоянных ветров, которые дадут ему ощущение полной, напряженной жизни. Дорога будет долгая. Все дороги долги, которые ведут к достижению наших желаний. Но эту дорогу я мог себе представить на карте, профессионально, со всеми ее осложнениями и трудностями, но по-своему достаточно простую. Человек - либо моряк, либо не моряк. А я не сомневался, что я моряк.

Единственным местом, мне не знакомым, был Сиамский залив. И я упомянул об этом капитану Джайлсу. Но я не был особенно озабочен. Залив принадлежал к той же области, чья природа была мне ведома, в чью душу я, казалось, заглянул в последние месяцы этого существования, с которым я порвал внезапно, как расстаешься с какой-нибудь очаровательной компанией.

- Залив... Да! Забавное местечко, - сказал капитан Джайлс.

"Забавное" в данном случае было довольно туманным словечком. Вся фраза звучала, как мнение, высказанное осторожным человеком, опасающимся быть обвиненным в клевете.

Я не стал допытываться, в чем состоит эта забавность.

Для этого не было времени. Но под конец он решился предостеречь меня.

- Что бы вы ни делали, держитесь восточной стороны.

Западная опасна в это время года. Не поддавайтесь соблазну перейти туда. Вы не найдете там ничего, кроме неприятностей.

Хотя я не представлял себе, что могло бы соблазнить меня забраться в полосу течений и рифов Малайского побережья, я поблагодарил его за совет.

Он горячо пожал мне протянутую руку, и наше знакомство внезапно закончилось словами: "Спокойной ночи".

Он только и сказал: "Спокойной ночи". Больше ничего.

Не знаю, что собирался сказать я, но, во всяком случае, от удивления я проглотил все свои слова. Я слегка поперхнулся и затем с нервной торопливостью воскликнул:

- О, спокойной ночи, капитан Джайлс, спокойной ночи!

Его движения были все так же медлительны, но его спина уже виднелась на порядочном расстоянии на пустынной набережной прежде, чем я опомнился настолько, чтобы последовать его примеру и повернуть к молу.

Только мои движения не были медлительны. Я сбежал по ступеням и прыгнул в катер. Не успел я добраться до кормы, как легкое маленькое суденышко, быстро заработав винтом и громко и часто пыхтя слабо поблескивающей медной трубой, уже отчалило от мола.

Смутное клокотание за кормой было единственным звуком в мире. Берег был погружен в безмолвие глубокой дремоты. Я наблюдал, как город тихо и бесшумно уходит в жаркий мрак, пока отрывистый окрик: "Эй, на катере!" не заставил меня обернуться. Мы подходили к белому, призрачному пароходу. На палубах, в иллюминаторах сияли огни. И тот же голос крикнул:

- Это наш пассажир?

- Он самый! - заорал я.

Экипаж был, по-видимому, наготове. Я слышал, как матросы бегали по палубе. Современный дух спешки слышался в приказаниях "Отдай конец", "Спускай трап" и в настойчивых просьбах ко мне: "Идите же, сэр! Нас задержали из-за вас на три часа..." Вы же знаете, мы должны были уйти в семь!"

Я поднялся на палубу. Я сказал: "Нет! Не знаю". Дух современной спешки был воплощен в худощавом, длинноруком, длинноногом человеке с коротко подстриженной седой бородкой. Его худая рука была суха и горяча. Он лихорадочно заявил:

- Пусть меня повесят, если я стал бы ждать еще пять минут, несмотря ни на каких комендантов порта.

- Это ваше дело, - сказал я. - Я не просил вас ждать.

- Надеюсь, вы не рассчитываете на ужин, - выпалил он. - Это не плавучий пансион. Вы первый пассажир, который у меня когда-либо был, и, надеюсь, последний.

Я ничего не ответил на это гостеприимное заявление; да он и не ждал ответа, а бросился на мостик, чтобы дать знак к отплытию.

Все четыре дня, что я провел на пароходе, он не менял этой своей полувраждебной позиции. Так как его пароход из-за меня задержали на три часа, то он не мог простить мне, что я не такая уж важная персона. Он не говорил этого прямо. Но чувство досадливого удивления постоянно проглядывало в его словах.