Элинор вынимает из сумочки длинную стальную пилку для ногтей, встает, идет к краю ковра, его приподнимает, опускается на колени и пилкой поддевает расшатанную паркетину.
— Движением нежным и проворным, любовь моя.
Она поднимает взгляд:
— К чему эти остроты. Сейчас не время веселиться. — Она нагибается, чтобы поддеть другую планку, слегка пятится, переступая коленками и помогая себе локтями, ухом прижимается к обнаружившимся под паркетом простым деревяшкам.
— Оставь, Элинор, тебя это недостойно, — говорит Листер. — Ты сейчас похожа на горняшку. А минуту назад отнюдь не была.
Она усиленно вслушивается, как в забытьи глядя сквозь пространство на высокий потолок. То и дело смутная волна голосов плещет в пол гостиной — взвизг, снова взвизг, потом страстно-перебивчивый дуэт. Сверху слышен грохот, потом опять, и шарканье, и голоса. Элинор поднимает голову, в отчаянии шепчет:
— Этот, на чердаке, лает, стучит, да ты еще, просто же невозможно толком разобрать, о чем у них там речь внизу. И почему эта сестра Бартон не сделает ему укол?
— Не знаю, — Листер откидывается с сигаретой, — я ей рекомендовал, определенно. Этот паркет принадлежал когда-то иноземному королю. Ему пришлось покинуть трон, бежать. Паркет из своего дворца он прихватил с собой, дверные ручки тоже. Королевские особы всегда так поступают, когда приходится смываться. Все прихватывают, как бродячие труппы свой реквизит. Ибо в королевской жизни все, в сущности, зависит от декораций. И от освещения. Королевские особы вечно озабочены своими декорациями и освещением. И римский папа, кстати. Барон напоминал королевскую особу и папу, по крайней мере в этом смысле. Дверные ручки и паркет. Да. Барон купил все скопом с домом заодно, когда преставился старый король. Определенно, это все из королевского дворца.
— Только и смогла расслышать, — говорит Элинор, поднимаясь, кладя на место планку дворцового паркета и накрывая ковром: — «Ты говоришь...» — «Нет, это ты говоришь, а я...» — «Да как же, это ты!» — «Когда, да вообще, ах, чтобы я...» Значит, они снова-здорово все мусолят, Листер. А это на всю ночь.
— Элоиз сказала, что это произойдет около шести утра, — говорит Листер, покуда Элинор стоит и обирает с юбки — о странность! — пух и ворсинки. — Обыкновенно, — он прибавляет, — мне на слова Элоиз плевать. Но она в интересном положении. А в таком состоянии женщина делается прозорливей.
Элинор снова в кресле. Внизу, у черного хода, шум, такой громкий, что проникает в тишь гостиной. Стук. Крик. И в ту же минуту заходится звонок парадного.
— Надеюсь, пойдет кто-то открывать, пока баронессе не взбредет самой пойти, — вздыхает Элинор. — Любой перерыв в разговоре их отвлечет, уведет в сторону, ведь правда?
— Барон велел не беспокоить, — говорит Листер. — В том смысле, что, мол, никто отсюда не уйдет, пока мы не выясним отношения, как бы ни накалилась атмосфера. И это окончательно. Из библиотеки ей не выйти.
— Они же проголодаться могут. У них там никакой еды.
— Пускай пирожные едят, — говорит Листер, и он прибавляет:
Когда наскучат обветшалые чертоги,
Где стук дверей и неуют,
Припомни — некогда султаны, полубоги
Вкушали сладкий отдых тут. [5] Листер цитирует «Рубайи» Омара Хайяма. Английский поэт и переводчик Эдуард Фицджеральд (1809—1883) прославился этим переводом и сделал Хайяма популярным в Англии.
— У них гости шикарные бывали, что да, то да, — подтверждает Элинор.
— Прилагательное «обветшалые» я употребляю расширительно. — Листер озирает тихий простор гостиной. — Да и о чертогах можно вести речь лишь с известной натяжкой. Дом больше напоминает швейцарский отель, в каковой, уж будь уверена, он и преобразится. Но насчет полубогов, султанов в некотором роде, отдых они здесь вполне вкушали, и очень даже сладкий. Тут я не отклоняюсь от истины. Дивный получится отель. Поменять мебель, и отель готов.
— Листер, — говорит она, — какой ты изумительный. Больше никого и никогда не будет в моей жизни.
Приподнимаясь в кресле, чтобы к ней подойти, он спрашивает:
— При том, что ты мне тетушка, согласна ли ты выйти за меня замуж под «Книгу общей молитвы»?
Она отвечает:
— Я человек щепетильный, и тем горжусь.
Он говорит:
— Во Франции тетка имеет полное право выйти за племянника.
— Нет, Листер, я придерживаюсь законной нашей табели о свойстве и родстве. И я не желаю возбуждаться, Листер, в такой момент, в такую ночь. Не заводи меня. Вот-вот полиция нагрянет и пресса, и всего шестьдесят четыре дня осталось на покупки к Рождеству.
Читать дальше