— Любит милости и блага раздавать, — говорит Листер, — а неприятное чтобы делали другие. «Пара в сторожке должна уйти, Листер, — я полагаюсь на вас, вы уж с ними переговорите. Сторожка мне нужна для моих кузенов»... или это был «мой кузен»? Один, два, три? Не знаю. Короче, ей для них нужна сторожка.
— И сколько же у нее может быть этих кузенов? — Элинор зачем-то изучает чистые зубья вилки, прежде чем всадить их в кусок телятины. — Плюс все эти секретари.
— Кузенов без счета, секретарей, возможно, и поменьше, — говорит Листер. — Если бы только она успела ими насладиться. Но сторожку, по-видимому, придется отменить. И никакой нет нужды беседовать с бедной глупой парой.
— Ну мало ли, — замечает Элоиз.
— Слушайте! Какой-то шум! — говорит Пабло.
— Ставни наверху хлопают, — это Адриан.
— Нет, просто он, на чердаке, посуду швыряет, — это Элоиз.
— Да не посуду, а стучат, — говорит Пабло. — Вот, опять. Слышите?
— Вы кушайте-кушайте, — говорит Кловис. — Это, видно, те дамочки опять, которые в машине. Разнервничались.
— Но почему не позвонить? — Листер вслушивается в грохот у черного хода.
— А я звонок черного хода отключил, — говорит Кловис. — Поскольку на меня взвалили почти всю стряпню, мое слово решающее. Никто не выйдет из-за стола, пока не кончен ужин.
— А если из библиотеки позвонят? — спрашивает Элинор.
Листер берет бокал, потягивает вино. Стук продолжается. Кловис говорит:
— Едва ли они нам позвонят. И, собственно, мы не должны им отвечать. Ни в коем случае. Короче говоря, как я пишу в моих мемуарах, любовный треугольник свершил свой полный круг.
— Они как бы уже отправились в лучший мир, — говорит Листер. — Тем не менее, это мне решать, отвечать ли на вызовы, гипотетические либо иные.
— Листеру решать, — поддерживает его тетушка Элинор.
Половина одиннадцатого вечера. Листер переоделся, как и его молодая тетушка Элинор. Рука об руку они поднимаются по огромной витой лестнице с узорно кованными ампирными перилами, в свое время сюда завезенными, как и многое другое. Листер щелкает выключателем, отворяет раздвижные двери длинной гостиной Клопштоков, пропускает Элинор вперед, в простор, отграниченный пышной сборчатостью шелка над рядом высоких окон. За окнами — балюстрада, дальше — ночь. Паркет лоснится, не топтаный с утра. Розовость и синева ковра, розовость и бежевость пухлых кресел, столики, витиеватые конторки, фарфоровые вазы вытягиваются, застигнутые Листером и Элинор, как лакеи при входе первых гостей на торжественный прием. Снежно-белый фарфоровый агнец, убедительно пушистый, мирно дремлет на каминной полке, где одиннадцать лет тому назад поместил его барон, когда был построен дом и заполнялся всякой драгоценной всячиной. Неоклассический камин вместе со многим прочим преодолел швейцарскую таможню, как и его близнец в прихожей. Элинор, в сером шерстяном платье, с черной сумочкой, изящно опускается в широкое, мягкое кресло и, облокотясь о столик рядом, охорашивает свежие бледные гвоздики, которые сама же утром и поставила.
На вид ей года тридцать четыре. Листеру, племяннику, хорошо за сорок. На нем темный деловой костюм, белая рубашка, матово-красный галстук. Их можно принять за кого угодно, всего естественнее за хозяина с хозяйкой, только что вернувшихся в столь поздний час после поездки в город — в Париж, в Женеву — или собравшихся в аэропорт, к ночному рейсу. У Элинор волосы стриженые, в тусклых кудерьках. У Листера блестящие, литые пряди. Лица — длинные, между собой похожие. Листер сидит напротив Элинор, уставясь в часть стены, увешанную миниатюрными портретами. Здесь, в большой гостиной, многое миниатюрно. Нет крупных картин, какие скорей были бы ей под стать. Моне из небольших, и Гойя. Таковы же и несколько портретов, по всей видимости, фамильных, и напрашивается вывод, что то ли склонность к миниатюрности — черта, наследованная нынешним владельцем через поколения, то ли портретики эти ловко и не так давно скопированы с оригиналов покрупней. Декоративные ключи, эмалевые табакерки, яркие монеты дружно пасутся на столиках.
Листер отводит взгляд от стены и устремляет на Элинор.
— Милая. — Он говорит.
Она говорит:
— Я слышу их голоса.
— Они покуда живы, — говорит Листер. — Очевидно. Это еще не произошло.
— Но произойдет, — говорит она.
— О, моя радость, это неизбежно. — Он берет сигарету из серебряной продолговатой сигаретницы, закуривает с помощью настольной зажигалки. Потом поднимает палец, как бы требуя тишины, хоть Элинор и не думает шуметь. — Слушай! — Он говорит. — Спорят в повышенных тонах. Элинор, ты права!
Читать дальше