Кобо Абэ - Стена

Я осмотрелся — выхода нигде не было. Лишь голые стены без окон, а впереди небольшое возвышение, напоминавшее сцену. В углу валялись три сломанных стула, а рядом лежали части какого-то аппарата, завернутые в брезент. Я было двинулся вперед, чтобы лучше рассмотреть комнату, но поднялась такая страшная пыль — она точно снежным сугробом покрывала пол, — что я чуть не задохнулся.

Тут брезент вдруг приподнялся, и оттуда вылез горбун .

— Ваш билет, — прохрипел он и, не глядя на меня, протянул руку в мою сторону. Длинную, чуть ли не до пола, руку. Я дал ему карточку (по-прежнему очень послушно), он внимательно осмотрел ее со всех сторон и, как бы отказываясь от дальнейшего изучения, спрятал во внутренний карман пиджака, потом, что-то ворча себе под нос, вытащил откуда-то во много раз сложенный кусок материи.

Это было перепачканное белое полотно.

Горбун развернул его и, чтобы расправить, стал размахивать им из стороны в сторону, я поспешно зажал рот. И пока он, волоча за собой полотно, не поднялся на сцену и не прикрепил его к стене, я так и стоял с зажатым ртом, не в силах от пыли вздохнуть полной грудью.

Затем горбун вприпрыжку побежал туда, где лежали части аппарата, присел, начал вытаскивать какие-то детали, соединять их между собой, — видимо, собирал какой-то прибор. Он действовал так неловко и неумело, что невозможно было определить, что за аппарат он собирает.

— Ну что вы стоите сложа руки, помогите. — Он сказал это так язвительно, что я совсем растерялся и стал без разбора перебирать какие-то непонятные детали, вертеть их туда-сюда, класть друг на друга, но, пока я все это делал, аппарат сам собой собрался и превратился в нечто похожее на кинопроектор. — Привинтите патрон.

Я сделал это, и подготовка аппарата была закончена. На белом полотне над сценой появился сноп света. Стало ясно, что это был кинопроектор.

Некоторое время на полотне воспроизводились со страшным треском неясные пляшущие изображения, но вдруг появились выложенные из цветов слова:

КРАЙ СВЕТА

Это было название фильма. Вслед за ним я увидел пейзаж — ту самую песчаную равнину, раскинувшуюся в моей груди бесплодную пустыню. У меня закружилась голова, словно я глянул на дно водопада, и в страхе я обхватил руками живот.

Горбун начал петь — бессвязно, мотив примитивный, раздражающе казенный голос. Видимо, это пение было частью фильма, и ему, хочешь не хочешь, приходится петь, подумал я.

— Ну как? — спросил горбун , оборачиваясь ко мне. — Это приглашение к путешествию. Слова и музыка мои.

Изо всех сил стараясь преодолеть головокружение, я ответил:

— Мне кажется, прекрасно.

Горбун сказал резким, злым голосом:

— Не надо подлизываться!

Я смутился и попытался сосредоточить свое внимание на экране. Немного странный фильм, подумал я. Сколько уже времени прошло, а кадр не меняется. Если бы кинопроектор так ужасно не трещал, я бы подумал, что это эпидиаскоп. Но я только что слышал песню горбуна и теперь терпеливо ждал, что же наконец произойдет в этом фильме, но прошло пять, десять минут, и я, согласно существующему в психологии закону кривой внимания, потерял к фильму всякий интерес.

Нет, подумал я, все-таки должно же в фильме что-то произойти, и не смог удержаться, чтобы не спросить — по возможности тихо:

— В чем дело? Что-нибудь испортилось?

Горбун даже не пошевелился.

— Ну что ж, благодарю за любезное внимание. — И тут же другим, резким голосом: — Болтовня ничего не смыслящего человека не может вывести меня из равновесия!

Про себя я твердо решил, что не скажу больше ни слова. Но прошло еще пять, десять минут, и я, глядя на застывший кадр, снова не смог удержаться, чтобы не спросить: