Милан Кундера - Вторая тетрадь смешных любовных историй

И он, держа рюмку в поднятой руке, исправил свой тост:

-- Ладно, в таком случае пью не за вас, а за ваше племя, в котором так удачно сочетается лучшее от животных и худшее от человека.

-- Вы всех женщин относите к этому племени?

-- Нет, только тех, что похожи на вас.

-- Знаете, это мне тоже не кажется остроумным.

-- Ну, хорошо. -- Молодой человек все еще держал рюмку на весу. -- Тогда я пью не за ваше племя, а за вашу душу. Согласны? За вашу душу, которая зажигается, когда опускается от головы вниз, к животу, и гаснет, когда поднимается снова вверх, в голову.

Девушка тоже подняла рюмку:

-- Ну, так за мою душу, которая опускается к животу!

-- Еще одна поправка: лучше за ваш живот, в который опускается ваша душа.

-- За мой живот, -- повторила она, и ее живот, который так определенно был назван, как бы ответил на призыв: она чувствовала каждый миллиметр его кожи.

Потом официант принес бифштекс. Молодой человек еще раз заказал водку и газировку (выпили в этот раз за ее грудь), и разговор продолжался в этом странном, фривольном тоне. Его все сильнее раздражало то, как она умеет быть этой развратной девкой. Если у нее это так хорошо получается, подумал он, значит она действительно такая. Ведь никакая чужая душа не могла бы вселиться в нее откуда-то извне. Это не роль -- это она сама. Наверное, это та часть ее существа, которую она в другое время держит под замком и которая сейчас, под предлогом игры, выпущена из клетки. Девушка, вероятно, думает, что игрой она освобождается от самой себя. Но не наоборот ли? Не становится ли она именно сейчас самой собою? Нет, напротив сидит не чужая женщина, а его девушка; не кто другой -- только его девушка. Он смотрел на нее и чувствовал нарастающую неприязнь.

Но была это не только неприязнь. Чем больше девушка отдалялась психически, тем сильнее он хотел ее физически. Отчужденность души обособила ее тело. И, собственно, она именно сейчас в первый раз подействовала на него своим телом, которое до сих пор существовало для него как бы в облаках заботливости, отзывчивости, нежности, любви и умиления -- и словно терялось в этих облаках (да, именно так -- как будто терялось!). Молодому человеку показалось, что сегодня он впервые видит ее тело.

После третьей рюмки девушка поднялась и кокетливо промолвила:

-- Пардон!

-- Смею спросить, куда вы?

-- ......, если позволите, -- ответила она с прямолинейным натурализмом и пошла между столиков к плюшевой ширме в конце зала.

8.

Она была довольна, что так ошеломила молодого человека словом, которого он от нее -- при всей невинности этого слова -- никогда не слышал. Ничто другое не казалось ей лучшим выражением женщины, которую она играла, чем кокетливое ударение на упомянутом слове. Да, она была довольна, была в прекрасном настроении. Игра захватила ее, давала ощущение, которого она еще никогда не переживала -- ощущение беззаботной безответственности.

Она, со страхом думавшая всегда о каждом своем следующем шаге, внезапно почувствовала себя совершенно освобожденной. Чужая жизнь, в которой она очутилась, была жизнью без стыда, без прошлого и будущего, без обязательств, -- жизнь необыкновенно свободная. Девушка, став случайной попутчицей, могла все, все ей было позволено -- и в словах, и в поступках, и в чувствах.

Идя через зал, она чувствовала, как ее рассматривают со всех сторон. И это было для нее новым ощущением, которого она раньше не испытывала, -- бесстыдная радость от своего тела. До сих пор она не могла, не умела освободить себя полностью от чувств четырнадцатилетней девочки, которая стыдится своей груди, стыдится того, что грудь выдается из тела и все это видят. И даже когда она гордилась своей внешностью, своей стройной фигурой, эта гордость всегда корректировалась стыдливостью: она отчетливо представляла себе, что красота женщины действует всегда как сексуальный призыв, и ей было это неприятно. Она хотела, чтобы тело ее было обращено к человеку, который ее любит. Когда же мужчины на улице смотрели на ее грудь, ей казалось, что их взгляды проникают в сокровеннейшую часть ее души, которая принадлежит только ей и ее любимому. Но сейчас она была лишь случайной попутчицей, женщиной без судьбы, свободной от нежных пут своей любви, -- и она начала напряженно остро чувствовать свое тело. И тем сильнее возбуждало ее это ощущение, чем более чужими были глаза, смотревшие на нее.

Она уже обходила последний столик, когда какой-то подвыпивший мужчина, желая похвастаться своей светскостью, обратился к ней по-французски: