Биргит Лаханн - Существовать и мыслить сквозь эпохи !

Это ему не удается. Старичок овладевает бальным костюмом и исчезает под пеленой дождя. Ницше накидывает на себя поношенный сюртук, бросается в ночной мрак и столь же стремительно вбегает в салон Брокгаузов.

И что же? Оказывается, фрак был не нужен. Узкий, можно сказать, семейный круг. Свои люди. Интимная обстановка. Меня представляют Рихарду, я выражаю ему в нескольких словах мое почтение. И Вагнер тут же начинает изливать душу, с театральными жестами, на саксонском: Дорогие мои... Рассказывает, как дурно везде ставят его оперы, торжественно направляется к роялю, играет из "Майстерзингеров", при этом поет, имитируя все голоса, читает вслух главу из своей биографии, ту, где повествуется о раннем периоде его жизни, когда он еще был революционером и вынужден был бежать из Саксонии. После ужина Ницше, собравшись с духом, заводит разговор о Шопенгауэре.

Шопенгауэр! Ну конечно же! - восклицает Вагнер. Единственный философ, который вообще понял его музыку. И Ницше тает. Удивительно живой и страстный человек, очень быстро говорит, необыкновенно остроумен, весел и на прощанье с большой теплотой жмет ему руку. Заходите как-нибудь в гости, говорит пятидесятипятилетний двадцатичетырехлетнему. Это пропуск в большой свет, в высшее общество. Что за вечер!

А что за предложение получает он три месяца спустя! Стать профессором классической филологии в Базеле. Место было свободно; спросили Ричля, корифея в академическом мире, и Ричль ответил не задумываясь: Фридрих Ницше.

Никогда еще, пишет он, обосновывая, почему рекомендует молодого ученого, который, кроме выпускных в школе, не сдавал ни одного экзамена, - так вот, никогда еще не встречал он студента, который так рано, в такие лета обнаружил бы подобную зрелость. Он силен, бодр, здоров и отважен.

Конечно. Ведь это та пора, когда каждый юноша должен быть молодым Зигфридом, даже если он квел, изможден и тощ - и носит очки, как Ницше. В нем есть что-то от Одиссея, пишет Ричль в Базель; он долго думает, но потом мысль вырывается из него мощно, убедительно и притягательно.

Стало быть, новый Одиссей. Предел мечтаний. Ницше назначают на должность профессора. С годовым окладом в 800 талеров. Мать не может в это поверить. 800 талеров дохода! По наумбургским понятиям - баснословные деньги. Мой старый добрый Фриц - так называет она его в своем полном ликования письме. Ах, как она гордится своим сыном! Написала уже всем родственникам. Перечисляет, кто уже был, поздравлял и рыдал от счастья. Тетушка Рикхен мысленно оповещает всех почивших предков, Венкели уже знают о знаменательном событии, слышали на бульваре от госпожи Пиндер. А дочка Венкелей, Сузхен, при слове Lehrstuhl спросила: Это королевский трон?

"Придется однажды породить кентавров"

Субботнее утро. Ницше - перед виллой Рихарда Вагнера. В нерешительности: звонить или не звонить? Он же пришел, не предупредив хозяев. И вдруг он слышит аккорд. Один и тот же пронизанный болью аккорд.

Вагнер работает над третьим действием "Зигфрида". Отважный герой пробуждает Брунхильду к жизни, будя в себе желание. Приди! Ты огонь погаси, / Жар палящий уйми... Она вырывается из его объятий с криком: Горе! Горе! и поет: Тот зло принес мне, / Кто разбудил... И вот он, тот, пронизанный болью аккорд. Слушая годы спустя "Кольцо нибелунга", Ницше вспомнит именно эту сцену.

Наконец он все же решается. Просит передать свою визитную карточку. Ждет. Нет, говорит лакей, маэстро беспокоить нельзя. Приходите послезавтра, на второй день Троицы.

Окрыленный, он бодро шагает лугами вдоль Фирвальдштетского озера: от Трибшена до Люцерна полчаса ходьбы. Группа доцентов пригласила нового базельского профессора побывать на мысу, носящем имя Вильгельма Телля. Там, в пансионе "Имхоф", Ницше намерен написать в эти праздничные дни - на календаре май 1869 года - вступительную университетскую речь о личности Гомера.

С кем великий Ричль сравнил своего любимого ученика? В Базель прибудет Одиссей. Но от Одиссея-героя в Ницше никогда ничего не было, скорее было что-то от Одиссея-страстотерпца, от Одиссея-изгнанника, бросаемого судьбой на рифы жизни...

Двадцатичетырехлетний молодой человек, который отныне будет учить студентов своего возраста, пишет длинную, умную, научно обоснованную речь. А еще недавно хотел послать филологическую заумь ко всем чертям. Как он написал тогда Дойсену? Филология видится мне уродиной, зачатой богиней Философии с каким-то идиотом.

И вот теперь, заканчивая речь в переполненном актовом зале Базельского музея, он говорит: Филология - не муза, но она посланница богов. Это она нисходит к людям в мрачные, мучительные времена и утешает их, рассказывая о прекрасных, светлых образах богов, обитающих в далекой, лазурной, счастливой, волшебной стране.