Зигфрид Ленц - Людмила

- Тим содержит экспериментальную кухню, а кроме того, он замечательный фотограф. Тим изобретает оригинальные блюда. Потом фотографирует их. Снимает так, что людей начинает снедать неодолимое желание отведать этих яств. Его фотографии публикуются во многих иллюстрированных журналах в рубриках "Уголок гурмана" или "Радости чревоугодника".

Тим отмахнулся.

- Не преувеличивай, не преувеличивай, - пробормотал он, - наш брат всего лишь пытается с помощью собственной фантазии чуть-чуть утончить вкусы почтеннейшей публики.

Пока Людмила потихоньку выуживала из-под тахты туфельки, я сказал:

- Дай ей шанс, ради меня. Кстати, кое-какие полезные знания у нее уже есть. Она специалист по меду.

- Пчеловод? - развеселился Тим.

- Людмила занималась дикими пчелами, - объяснил я. - В Сибири она была специалисткой по диким пчелам, а здесь мечтает купить несколько ульев, завести собственную пасеку. Так ведь, Людмила?

- Может быть, - сказала она, - во всяком случае, если это произойдет, то я заведу немецких домашних пчел.

- Попробуй поработать с ней, - сказал я Тиму, - твоя Михаэла наверняка не станет возражать.

Несмотря на мою настойчивость, Тим на уговоры не поддавался - по крайней мере, пока был у меня. Но после того как он подвез Людмилу домой - ему было по пути, - раздался его поздний телефонный звонок. Тим был вне себя от восторга, его покорила неброская красота Людмилы, ее прелесть, он поблагодарил меня за знакомство с нею и сознался, что уже пригласил ее на пробные съемки.

- Горное озеро, - неожиданно сказал он.

- Что? - недоуменно переспросил я.

- Когда видишь ее глаза, то возникает такое чувство, будто заглядываешь в уединенное горное озеро.

- Очень рад, Тим, что ты даешь ей этот шанс, - проговорил я, - деньги ей действительно нужны.

- За Людмилу не беспокойся, - сказал он, - с ней все будет в порядке, она свою дорогу найдет; в этой девушке есть обаяние - что бы человек с таким обаянием ни совершал, например просто резал бы ломтями тыкву, остальным кажется, будто они присутствуют при священнодействии.

Полагая, что я занят работой, Пюцман осторожно позвал:

- Господин Боретиус? - Я откликнулся не сразу, поэтому он повторил погромче: - Господин Боретиус? - Перед ним лежала раскрытая тетрадь с записями моих доходов, в одной руке он держал контрольную платежку с радио, в другой карандаш. Не зная, что его интересует, я спросил:

- Что-нибудь не так?

- Вы участвовали в воскресной радиопередаче под рубрикой "Злободневные размышления", - сказал он. - Тема вашего выступления называлась "Тщета просвещения", припоминаете?

- Еще бы, - ответил я, - резонанс на мое выступление был весьма значительным; я пытался показать, что в нашем просвещенном мире, несмотря на все научные достижения, предрассудков становится не меньше, а, пожалуй, даже больше. Объем наших знаний беспрецедентно возрос, но процветает и мистицизм. А под конец я процитировал Достоевского, отрывок из легенды о Великом инквизиторе, где говорится о том, почему у человека так неизбывна тяга к чуду.

Пюцман уставился на платежку:

- Ваш гонорар составил шестьсот марок, но среди доходов не отмечен.

- Не может быть! - воскликнул я, на что Пюцман молча пододвинул мне тетрадь и указал на записи за апрель. Там значились четыре скромные суммы, однако отменный гонорар за мои злободневные размышления действительно отсутствовал. - Чертовщина какая-то, - пробормотал я и спросил: - Что же теперь делать?

Вместо ответа Пюцман предъявил мне чек, выложенный отдельно из общей кучки - букет для переводчицы, - и растолковал, что с налогов списываются лишь букеты стоимостью до пятидесяти марок:

- В данном случае сумма превышена на шесть марок, их я пропустить не могу.

- Это были три астры, - вспомнил я, - так себе цветы, стебли длинные, но слабенькие, их еще проволокой подкрепили; я тогда пожалел продавщицу.

Пюцман пропустил мое замечание мимо ушей, а заодно и скрытую в нем легкую иронию; видимо, он привык к реакциям иного рода, к резким контрвопросам, громким протестам, которые, впрочем, оказывались - в этом я ни на миг не сомневался - абсолютно бесполезными. Взглянув на его бычий, испещренный мелкими шрамами загривок, я предпочел ретироваться.

Усилием воли, натренированным за последние семь лет, я заставил себя забыть о присутствии Пюцмана и попытался сосредоточиться на рассказе. Да, историческая нагрузка, которую несут на себе названия наших улиц, и впрямь велика, каких только ассоциаций они не вызывают - напоминают о давних победах и полководцах, в честь которых давались эти названия, о выдающихся политических деятелях и неудавшихся реформах, но отсылают они также к роковым историческим событиям, которые нам хотелось бы забыть, для чего и происходят переименования. Неожиданно меня озарило - вот как это было: по дороге в Маккензеновские казармы я заехал в кассу за гонораром, а квитанцию сунул в нагрудный карман штормовки, где она потом завалялась. На деньги с этого гонорара я купил для Людмилы букет, сам подобрал его, довольная цветочница похвалила мой вкус. Полученный от нее чек я положил в бумажник.