Густав Майринк - Белый Доминик

Я непроизвольно сделал шаг назад - так поразил меня тон старика, выражение его лица, испуг, с которым он говорил.

- Нет, нет, пожалуйста, не убегайте, г-н Таубеншлаг. Здесь нет никакого преступления. Да, конечно, если бы что-то подоб- ное произошло, я должен был бы броситься в воду... Знаете ли, я, собственно, получил от одного клиента... в высшей степени... в высшей степени сомнительный заказ... И сегодня ночью, когда все уснут, э т о будет тайно погружено на повозку и отправлено... Да. Гм.

У меня камень упал с сердца. Хотя я и не догадывался, в чем дело, но понял, что речь идет о чем-то совершенно безо- бидном.

- Могу ли я Вам чем-нибудь помочь в Вашем деле, господин Мутшелькнаус? - спросил я.

Точильщик в восторге притянул меня ближе: - Ведь госпо- дин Фрайхер об этом не узнает? - спросил он на одном дыхании и потом добавил заботливо: - А разве тебе можно так поздно на- ходиться на улице. Ты еще такой маленький!

- Мой приемный отец ничего не заметит, - успокоил я его. В полночь я услышал, как кто-то тихонько звал меня по име- ни. Я спустился по лестнице; в проходе с фонарями смутно виднелась повозка.

Копыта лошадей были обвязаны тряпками, чтобы не было слышно, как они цокают. У оглоблей стоял возница и скалил зубы всякий раз, когда г-н Мутшелькнаус тащил полную коробку больших, круглых, обточенных деревянных крышек, с ручкой песередине, за которые их можно было брать.

Я тут же подбежал и помог нагружать. В какие-то полчаса повозка была заполнена доверху и, шатаясь, потащилась через мост полисадника, вскоре скрывшись в темноте.

Вопреки моему желанию старик, тяжело дыша, потащил меня к себе в мастерскую.

На круглом белом отесанном столе с кувшином слабого пива и двумя стаканами блестела красиво выточенная вещица, очевид- но, предназначенная для меня, отражая весь скудный свет, из- лучаемый маленькой подвесной керосиновой лампой.

Только гораздо позже, когда мои глаза привыкли к полум- раку, я смог различать предметы.

От стены к стене проходил стальной стержень, днем приво- димый в движение водяным колесом в реке. Сейчас на нем спало несколько куриц.

Кожаные приводные ремни на токарном станке болтались, как петли виселицы.

Из угла выглядывала деревянная статуя Святого Себастьяна, пронзенного стрелами На каждой стреле также сидело по курице.

Открытый гроб, в котором время от времени шуршала во сне пара кроликов, стоял в головах жалких нар, служивших точильщику постелью.

Единственным украшением комнаты был рисунок под зеркалом в золотой раме, окруженный венцом. На нем была изображена молодая женщина в театральной позе с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, об- наженная, прикрытая лишь фиговым листком, столь белоснежная, как будто бы она сначала окунулась в гипсовый раствор, а затем стала моделью.

Г-н Мутшелькнаус покраснел немного, когда заметил, что я остановился перед картиной, и пробормотал: - Это моя госпожа- супруга в то время, когда она отдала мне руку для вечного союза. Она была собственно..., - он запнулся и закашлялся, затем продолжил объяснение: - ... мраморной нимфой ... Да, да Алойзия - так зовут Аглаю на самом деле ( Аглая, моя госпожа- супруга, имела несчастье совершенно непостижимым образом по- лучить от ее благословенных господ-родителей постыдное имя Алойзия, закрепленное святым Крещением). Но не правда ли, господин Таубеншлаг никому не расскажет об этом! От этого может пострадать артистическая судьба моей госпожи-дочери. Гм. Да.

Он подвел меня к столу и с поклоном предложил мне кресло и светлого пива.

Он, казалось, совсем забыл, что я - подросток, которому нет еще и пятнадцати лет, потому что он говорил со мной, как со взрослым, как с господином, который и по рангу и по обра- зованию намного выше его.

Вначале я думал, что он хотел просто развлечь меня своими разговорами, но вскоре я обратил внимание, какой напряженной и испуганной становилась его речь всякий раз, когда я огляды- вался на кроликов; он тут же старался отвлечь мое внимание от бедной обстановки своей мастерской. Тогда я постарался заста- вить себя сидеть спокойно и не позволять взгляду блуждать по сторонам.

Неожиданно он разволновался. Впалые щеки его покрылись круглыми чахоточными пятнами.

Из его слов я все отчетливее понимал, каких невероятных усилий стоило ему передо мной оправдываться!

Я чувствовал себя тогда еще настолько ребенком, все что он рассказывал настолько превосходило мои способности понима- ния, что постепенно странная тревога, которую пробуждала во мне его речь, переросла в тихий необъяснимый ужас.