Франк Геллер - Тысяча вторая ночь

Кофейщик очнулся от мрачных дум. На нем были арабские штаны до колен, европейская куртка, стянутая на спине пояском, носки, закрепленные на голых ногах подвязками, и желтые арабские туфли. Сквозь незастегнутый ворот рубашки виднелся нательный крест, на голове была мусульманская феска, а за правым ухом — красная роза. Язык этого человека представлял собой неудобоваримую смесь французского, мальтийского и арабского, напоминающую те несъедобные фрикасе, какие подаются в Тунисе в туземных ресторанчиках; у этого человека не было национальности, и он готов был отречься от всех религий сразу.

— Что угодно господам? — деловито спросил он трех европейцев. Двое из них были немного похожи друг на друга. У них были коротко подстриженные усы, черные волосы и живые, выразительные глаза. Третий отличался внушительной тучностью и глядел несколько апатично. Он то и дело отирал лоб пестрым шелковым платком и бормотал скороговоркой что-то, отнюдь не звучавшее как благословение. Глаза его были круглы и прозрачны, как стеклянные шары, с светло-голубыми зрачками.

— Un bock! — приказал он.

— Пива? Нет смысла держать пиво для арабов. Они не пьют ничего, кроме кофе, и то, когда наберется пятьдесят человек, чтобы спросить в складчину одну чашку. Может быть, лимонаду?

Два европейца кивнули утвердительно. Третий наморщил нос, сверкавший капельками пота, и с выражением презрительного омерзения покорился неизбежности.

Кафе, если так можно назвать каменную хижину с соломенной крышей, каменным полом, двумя шаткими столами и пятью плакатами, рекламирующими абсент и швейные машины Зингера, стояло на пригорке. С пригорка открывался широкий вид на сотни квадратных километров зеленой и красной пустыни: красной — там, где земля оставалась голой, и зеленой — там, где произрастали злаки, бесплатно дарованные Адамову потомству: терны и плевелы. Это был величавый ландшафт, внушительный ландшафт, отпугивающий ландшафт, во всяком случае, не из тех пейзажей, какие располагают к мирному потягиванию пива.

Изгнанные арабы уселись полукругом на земле вокруг станции. Они поджидали поезда, который со скоростью шестнадцати километров в час должен был подойти к Айн-Грасефии и с той же скоростью, если будет на то Божия милость, проследовать дальше. Они были из священного города Кайруана, чьи триста мечетей и бесчисленные святые гробы соперничают с Меккой, Мединой и Иерусалимом. Для удобства паломников в Кайруан ведет боковая ветка до Айн-Грасефии. Айн-Грасефия лежит на железнодорожной магистрали, соединяющей побережье с пустыней; здесь встречаются поезда из Хеншир-Суатира к побережью и из Кала-Сгира в пустыню. И тот и другой поезд давным-давно должны были подойти. Однако их еще не было. Это ничего не значило. Где-нибудь под головокружительно пустыми небесами, по кактусовым пескам они ползли к Айн-Грасефии. Мектуб! Все предначертано, и, когда исполнятся сроки, поезда подойдут и отойдут. Мектуб! Все предначертано! Кому какое дело до опоздания? Никому, разве только нетерпеливым европейцам: им не сидится долго на месте, и в самом сердце Туниса они заказывают пиво.

Поджав ноги, паломники внимательно созерцали двух соплеменников, игравших в «киббиа» — игру, напоминающую шашки; атрибуты этой игры были еще проще, чем ее правила: играли на голой земле камешками и шариками из верблюжьего навоза. Иные паломники, закутавшись в бурнусы, спали в горячей пыли. Какой-то богач из Эль-Джеффа, бормоча, перебирал четки, купленные в святом Кайруане. То были драгоценные четки: бусинки желтого янтаря чередовались с бусинками темно-коричневой душистой амбры, добытой из пота исхлестанной дикой кошки. Четыре еврейских коммерсанта с тунисского базара совершили паломничество в Кайруан по мирским соображениям. Они показывали друг другу закупленные ковры, взаимно хулили свои покупки и, выпрямляясь, как листья морских кувшинок, в восемь рук беседовали о том, сколько можно взять за ковры с туристов.

Из-за прилавка вышел хозяин с тремя стаканами. По всем вероятиям, до него дошли темные слухи о гигиенических требованиях, предъявляемых европейцами, ибо прежде, чем подать стаканы, он протер их внутри сомнительно чистыми пальцами. Толстый посетитель смотрел на него с отвращением, равномерно распределявшимся между стаканами, их содержимым и ландшафтом.

— Не правда ли, — сказал один из друзей, — самый прекрасный вид на земле выигрывает от гостиницы на переднем плане?