Франк Геллер - Тысяча вторая ночь

Башир сказал:

— А следующий стих той же главы гласит, что Аллах не всегда наказывает клятвопреступников. Очень жаль, потому что клятвы женщины, таким образом, обесцениваются.

Амина сказала:

— А, по-моему, жаль того, кто неосновательно обвиняет жену в измене. В Коране сказано: «Дать ему восемьдесят ударов по пяткам, и да будут его показания опорочены на веки веков».

Башир сказал:

— Ты знаешь Коран назубок в части, касающейся измены. Об этом, конечно, заранее позаботился твой дядя. Но не утруждай свою память. Оба вы заслужили смерть, и оба вы умрете.

Я содрогнулся. Если смерть неприятна Амине, молодой женщине, почти не знающей вкуса жизни, то для меня, познавшего жизнь, она невыносима.

— А французы? — воскликнул я. — Ты думаешь, они тебе позволят убить кого-нибудь без суда?

Башир надменно усмехнулся:

— Я хозяин в этом доме и знаю толщу его стен. То, что здесь происходит, не дойдет до слуха французов. Но я получил хорошее образование. Я придумал способ развлечься по способу праотцов. Но и это не дойдет до слуха французов.

Он обмахнулся веером и сказал Амине:

— У смерти есть время. Она может и подождать. Что значит для смерти переждать тысячу и одну ночь? Такова моя воля. Прежде чем привести тебя, твой дядя меня заверил, что ты дышишь прелестью рассказов, как ветер дальних пустынь. Хорошо! Пока ты мне будешь рассказывать сказки, которых я не слышал никогда, — ты будешь жить. В ночь, когда твой рассказ оборвется, ты должна будешь умереть. Так говорю я!

Волосы мои встали дыбом. Пренебрегая мной, настоящим поэтом, он заказывает тысячу и одну новую сказку не мне, а ей, женщине, ребенку. Теперь мы оба погибли.

Башир разгадал игру моего лица и разразился презрительным смехом:

— Посмотрите-ка на отца поэтов и сводников! Он не прочь бы стать на место рассказчицы! О Ибрагим, сын Салиха, я слышал твои стихи и скажу тебе, что, позволь я тебе рассказывать хоть одну ночь, заря застала бы вас обоих с шелковой петлей на шее. Оцени мою милость и радуйся.

Он поднялся и сказал вооруженным слугам:

— Слово мое твердо! Уведите их обоих до наступления ночи!

Случилось так, что жизнь моя повисла на кончике женского языка. Йя хасра! Жизнь моя зависела от самой предательской вещи в мире — от женского языка. Но долгое время все шло как будто хорошо. Хотя я боялся, что первое же утро застанет меня в объятиях гурий, я пережил не только первый рассвет, но и многие другие. Да, прошло больше девятисот ночей, но Амина все изощрялась в выдумывании сказок, заворожив слух Башира, чье имя да будет проклято! Как мастерица, ткущая ковер, подбирает красные, желтые и белые нити и сплетает их в пестрый запутанный узор, так она переплетала нити бесчисленных повествований, изумляя и опутывая Башира. Он то и дело пытался предвосхитить рассказ и крикнуть: «Я это знаю», но оставался в дураках девятьсот девяносто девять ночей. Она рассказывала о султане и тридцати пяти визирях, о пяти окаменевших братьях, о джинне и гранатной косточке и еще многое, что не упомню. Хоть сам я поэт, а она ни в какой степени, я не мог временами отказать ей в снисходительном одобрении. Но, по счастливой скрытности моего характера, я ничем не выдал своего мнения. А сегодня, когда солнце сникло за крышей домов Хадбина, наступила девятьсот девяносто девятая ночь и дар рассказчицы иссяк. Прежде чем солнце взойдет в тысячный раз, я, Ибрагим, сын Салиха, буду, по всей очевидности, мертв.

Но если смерть неприятна молодой женщине, еще не познавшей вкуса жизни, то мне, человеку, побывавшему в цивилизованных странах и знающему жизнь, она просто нестерпима.

Амина сказала:

— Так, о владыка жизни и смерти моей, кончилась история двух окаменевших принцев. Но и история трех братьев и кандахарского коврика много поучительнее. Если ты разрешаешь мне еще пожить, я тебе ее расскажу. До рассвета есть еще время.

Башир сказал:

— До сих пор все твои сказки я слышал в первый раз. Можешь жить, пока выпрядаешь нить новизны. Продолжай. Амина сказала:

— Слушай! Однажды халиф Харун аль-Рашид ходил по Багдаду, присматриваясь, как живут люди. С ним был визирь Джафар и главный евнух Месрур, и все трое были одеты купцами, приезжающими в Багдад из Мосула и Басры. Долго блуждали они по улицам и встретили в переулочке трех бедно одетых людей. У одного не было рук, у другого ног, а у третьего глаз. Безногий висел на плечах у слепого и безрукого. Они шли переулочком и громко кричали: «В единении сила! Подайте нам милостыню во имя Аллаха и пожалейте нас ради кандахарского коврика!»