Константин Федин: Пастух

Пожалуй, впервые за свою жизнь Прокоп не знал, что ему делать. Он смотрел па дочь, прикидывал в уме, что говорят на деревне, и отплевывался со злобой:

— Тьфу, дьявол, вот дьявол!

— Ты что? Иль блохи? — спрашивала Проска.

— А ничего! Наплевать!

Проска хохотала, от ее зубов и от глаз отскакивала брызги света, и Прокоп ласково поощрял ее:

— Заржала, дура!

Он вдруг принялся потакать Проске, задабривать ее.

Авере он сказал:

— Ты бы пошел куда, ходить тебе привычней.

— Полегчает — пойду, — ответил Аверя.

Тогда Прокоп объявил ему:

— Меня вон па зиму в сторожа зовут, в училищу. В избу новую я тебя не возьму, от тебя дух, обовшивел ты.

— Уйду, — повторил Аверя.

Лежал он пластом, не шевелясь, тяжко, со скрипом приподымая грудь. Прокоп помял его ногу, потрогал живот.

— Вряд ты уйдешь, мягкий стал, воды набралось много. Дать, что ль, чего?

— Во мне душа крепко сидит. Уйду, — опять сказал Аверя.

Он и правда поднялся, — оплывший, круглый, неуклюжий, — подремал для два на солнцепеке и ушел не сказавшись.

И тут вдруг обнаружилось, что он украл у Прокопа кочедык.

Богатство но бог весть какое — старый кочедык, но Прокоп остервенился непомерно, кричал, топал, выбегал на улицу, грозил кулаками в ту сторону, куда мог уйти отец.

— Я его в избе держал, я к нему по-сыновьему, а он меня, за хлеб мой, обворовал! Вор!

— Да что тебе, жалко? — крикнула Проска.

— Я тебе лапти начал, пальцем теперь буду ковырять?

— Поспеешь, не к заутрене!

Прокоп понемногу отошел, но после ужина, увидев, что дочь собирается уйти, нахмурился.

— Ну, я пошла, что ль, на деревню, — сказала Проска.

Тогда Прокоп заорал:

— А мне что? Поди!.. Вот, как перед истинным, — поклялся он, все еще крича, — убью я отца за кочедык, только вернется!..

— А убей, — засмеялась Проска.

Кочановская усадьба стоит на речке, против деревни. Усадебка небогата — дом крыт щепой, с обеих сторон ворота соединяют его с флигелями, в левом флигеле кухня, в правом рига, коровник, саран. Одно окно кухни выходит на речку, но речки не видать, старый жесткий малинник подпирает флигель, вишни и сливы перепутались в сплошную стену, за ними высятся липы и березы.

В революцию владелица усадьбы бросила дом, он пустовал, и в первый раз Кочаны задумали устроить школу. Перед покровом приехала учительница, и вскоре Прокоп с Проской перебрались на новоселье.

В кухне, по самой середине, стояла широченная печь, сбоку от нее шитая на живую нитку переборка отгораживала камору. В каморе поселилась Проска, на печи — Прокоп с котом.

Лавочник ближнего села торговал у Прокопа его избу, пастух хвастался взять за избу большие деньги, ходил счастливый, да незаметно, по бревнышку, начал растаскивать дом на дрова.

— На кой леший деньги? Мне теперь всю зиму жалованье пойдет, да Проске — харчи от учительши.

И Прокоп смеялся рассыпчатым своим, чуть хриплым смехом.

Перебравшись на новоселье, он снова как-то полегчал, будто Кочаны, отступившие за репку, перестали тревожить его. Но неожиданно деревня обвалилась на Прокопа горой.

Он гонял еще стадо, однако октябрьские заморозки давали себя знать, и по утрам пастух разводил костер.

Как-то в праздник к огню подошел кручинский паренек — покурить табачку. У огня, на воле, всегда легко, по душе говорится, малый оказался под хмельком, в кармане у него нашлась недопитая бутылочка, и Прокоп кончил с ним её. Разговор велся о всякой всячине, о драках и гулянках, о том, у кого сколько коров «под дезертером» ходит, кто кого отчаянней, где лучше девки — в Кочанах или в Круче.

Вот тут и навернись парню на язык Проска. Ее знали кругом, любили за хорошие повадки, весельчихой слыла она первой.

— Нынче у нее нрав другой стал, — пожалел парень, устав нахваливать Проску. — Как спуталась с Ларькой — не подступись!

— Чего брешешь? — глухо сказал Прокоп.

— А не верно, что ль?

— Не бреши, говорю, кобель!

— Лайся! Вся волость знает, а ты проглядел.

— Чего?

— Спрокудилась твоя Проска, вот чего!

Парень выговорил это с довольной и злой издевочкой и взглянул на Прокопа бочком, усмехаясь. Но выдержать насмешки своей ему не пришлось, он беспокойно поднялся с земли и сказал в сторонку, с виду небрежно:

— Мы пошли.

Прокоп сидел темный, отвердевший, как пень.

Все затем произошло мгновенно, без единого слова.

Прокоп схватил кнут, быстро стал на ноги. Парень кинулся прочь. Пастух побежал за ним. Там, где расширялась полянка, он размахнулся и дернул кнутом, как по скотине. Тугой плетеный конец кнута сильно хлестнул по ноге парня, он споткнулся, упал.