Дмитрий Холендро - Ожидание - повести

Море такое, будто природа играет даже и не в ясный осенний покои, а в лето.

Нет для рыбаков горше этой недели. Нас, людей, не обманешь, а рыба обманывается, ей, глупой, кажется, что и правда вернулось счастливое лето, и, забыв о вчерашнем холоде и страхе, она рассеивается, редеет. Страх и холод сбивают ее в кучи, а на солнышке она смелая и так разбредается, что моря ей мало. Поди-ка поищи ее да полови!

Тоскуют на рейде сейнер «Нырок» самого старого нашего бригадира, дяди Миши Бурого, и сейнер «Ястреб» самого молодого, Сашки Таранца, который до недавних пор ходил у дяди Миши простым рыбаком. Тоскуют другие корабли. Стоят на рейде в нашей бухте, как нарисованные.

«Пред» Горбов злится и ругает метеорологов за прогнозы самыми матерными словами, как будто они виноваты. Рыбаки маются: жизни нет. В штормы, когда накат не пускает в море, от досады пьют водку, а сейчас и не пьется. Какая-то безнадежная неделя. Пустая.

В эту золотую неделю повезло. Кирюха с «Ястреба» стал ходить по Аю, стучать в окна и двери и звать людей на свою свадьбу. Кирюха надумал жениться на рыбосолке Алене.

Ну, что за жизнь у рыбака, вы примерно узнали, хотя, конечно, в подробностях это надо пупком почувствовать, самому потягать мокрый канат, когда холодные ручьи текут по брюху в штаны, посмолить сети на ветру в жарком котле, врытом в землю у воды, проснуться и тихонько сжать в кулаки ладони с запекшейся коркой на вчерашних болячках — канат хоть и мягкий, а кожи на всю осень не напасешься. Да мало ли чего еще! Можно разок и перевернуться с баркасом, и хлебнуть соленого моря, и остаться наедине с ним, когда кругом вода и внизу вода, а вверху — далеко — небо. Ну ладно… Ни хвалиться, ни слез лить не приходится. Это наше мужское дело.

А рыбосолка…

Это, понятно, дело женское.

Это вроде как бы на кухне работа, только кухней становится весь наш берег. Вымой рыбу, да перебери, да раскидай по сортам, да разведи соленый раствор — тузлук, да залей… И делают все это женские, а если вам для настроения точнее сказать, девчачьи руки. И всю весну, и всю осень красные они на ветру, и дома, и на танцах…

Впрочем, танцы в эту пору редкий подарок. Танцуем вокруг рыбы. Мы в открытом море, а они под открытым небом.

К аютинским причалам жмутся ненасытные бочки. Когда смотришь на них с обрыва, они напоминают стадо, которое спустилось на водопой, но никак не напьется. Оно не переведется, пока есть море, земля и люди. Бочки с рыбой увозят, а их место занимают пустые, привезенные на тех же машинах. И так без конца. Круговращение материи…

В дни путины рыбу солят в брезентовых ваннах, растянутых на кольях, а маринуют сразу в бочках. Бросят в тузлук на рыбьи спинки горстку перца, горстку корицы и заколачивают крышкой будущую закуску. В пути дойдет, Это не халтура, а научный способ.

И так каждый день, а девчата наши еще и песни поют. То задумчивые, вроде бы грустные, для себя, как поют только за делом, не замечая, и вьются их несхожие голоса складно и просто, лучше, чем на любой спевке, сами собой, как дымок над огнем. А то задорные припевочки, озорные как хватят:

И еще похлестче. Хоть уши зажимай. Хоть мимо не ходи — обсмеют. Но мы ходим.

Горы соли, выше человеческого роста, желтеют среди бочек, ничем не обрастая: ни травинкой, ни ягодкой. Солнце их плавит. Соль спекается, а потом лопается, как глина, от жары и дождей. Бывает, с лопатой не подступишься к ней, хоть взрывай. И девчата, которые готовят тузлук, очень мучаются, а парни, шагая с причала в своих высоких, до пояса, резиновых сапогах, как в рыцарских ботфортах давней эпохи, останавливаются и помогают, заигрывая с землячками и рассматривая их.

Так Кирюха заметил, что Аленка, которая, казалось, вчера была от горшка два вершка, уже и выросла, и школу кончила, пока мы все плаваем, и стала невестой.

Аленка, правда, и сейчас с ноготок. Узкая шейка, белые кудри и глазищи, как у виноватой, смотрят все вниз да вниз. Хоть на корточки перед ней садись, чтоб в глаза заглянуть. Кирюхе она до плеча не достает. Еще бы! Кирюха-то верста, мачта, памятник! Под ним не то что доски на причале скрипят, а камни крошатся, когда он шагает по Аю. Может быть, он однажды поднял Алену на руки и тогда увидел, какие у нее глазищи: необманутые и ждущие — дай им весь мир, мало! Усмехнулся и сказал:

— Бери, не жалко.

Ведь когда человек отдает себя другому, он отдает целый мир без остатка (а если с остатком — что за любовь?) и берет целый мир, вот только знать бы обоим, как сберечь.