Юкио Мисима: Маркиза де Сад

ГРАФИНЯ. Но как убедить больного, что нужно излечиться от недуга, если недуг доставляет ему наслаждение? Болезнь маркиза сладостна, вот в чем все дело. Постороннему глазу недуг кажется ужасным, но за острыми шипами скрывается благоуханная роза.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Подумать только, ведь я уже очень давно знала, куда все это приведет! Я видела этот зловещий плод, ныне наполненный ядовитым соком, когда он был совсем зелен. Почему я не раздавила его еще тогда?

ГРАФИНЯ. Полагаю, что, если бы вы его раздавили, маркиз бы просто умер. Видите ли, плод, о котором вы говорите, - это апельсин, в котором вместо сока - алая кровь Альфонса. Сударыня, мой авторитет в области порока необычайно высок, так что выслушайте меня со вниманием... Порок - это целая страна, в которой есть абсолютно все: хижины пастухов, ветряные мельницы, ручьи, озера. И не только идиллические детали ландшафта - есть там и глубокие ущелья, пышущие огнем и серой, есть дикие пустыни. Вы найдете там заброшенные колодцы и дремучие леса, в которых обитают хищные звери... Вы следите за моей мыслью? Это поистине необъятная страна, находящаяся под покровительством небес. Что бы ни стряслось с человеком, причины следует искать там, в той стране... Я расскажу вам о своем детстве, чтобы вы лучше могли меня понять. Ребенком и даже позднее, уже девочкой-подростком, я смотрела на мир как бы через подзорную трубу, только повернутую раструбом к себе. (Показывает с помощью хлыстика.) Так научили меня родители и все окружающие. Так велит общественная мораль и традиционное воспитание. Я смотрела в эту перевернутую подзорную трубу и видела очаровательные крошечные газоны с зелененькой травкой, раскинувшиеся вокруг нашего дома. Моей детской душе было хорошо и спокойно от этого невинного, игрушечного пейзажа. Я верила, что, когда вырасту, газоны просто станут пошире, травка повыше, а я буду жить так же, как все вокруг, - счастливо и безмятежно... И вдруг, сударыня, в один прекрасный день со мной происходит нечто. Без всякого предупреждения, без малейшего намека - просто приходит, и все. Внезапно сознаешь, что смотрела на мир не так, что, оказывается, глядеть-то надо не в большое окошечко, а в маленькое. И все в твоей жизни переворачивается. Я не знаю, когда это открытие сделал господин маркиз, но был и в его жизни такой день, наверняка был. Неожиданно его взору открылось всякое разное, о чем он и не подозревал. И он увидел, как из далеких расщелин поднимаются языки желтого пламени, заглянул в кроваво-красную клыкастую пасть зверя, высунувшегося из чаши. И он понял: его мир безграничен, и есть в этом мире все. Абсолютно все. И потом ничто уже не способно было удивить маркиза... А марсельская история - что же, совершенно невинный эпизод: мальчик, играя, оборвал бабочке крылья, только и всего.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Все равно я ничего в этом не пойму, как бы красноречиво вы ни объясняли. Так, потеряв голову, я мечусь уже который год - то на запад, то на восток. Единственное, что доступно моему пониманию, это слово "честь"... Как вы, должно быть, знаете, Судебная палата города Экс, несмотря на все мои хлопоты, приговорила Альфонса к отсечению головы, а поскольку осужденный скрывается, то двенадцатого числа прошлого месяца на центральной площади Экса сожгли его портрет. Я была здесь, в Париже, но мне мерещилось, что я слышу радостные вопли черни и вижу, как пламя пожирает холст - смеющиеся глаза Альфонса, его золотые локоны...

БАРОНЕССА. Пламя ада выплеснулось на миг из преисподней.

ГРАФИНЯ. Толпа, я полагаю, кричала: "Огня! Больше огня!" Это сожжение полная ерунда. Их костер - пламя зависти. Черни никогда не возвыситься до такого порока, вот она и завидует!

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. "Больше огня!" А если этот крик раздастся под окнами моего дома? Мне говорили, что чернь поминала и наши с дочерью имена.

БАРОНЕССА. "Больше огня"? Не бойтесь, это всего лишь призыв к пламени очищения. Теперь, когда портрет маркиза сожжен, его грехи искуплены.

ГРАФИНЯ. "Больше огня"... Значит, языки пламени хлестали по белым холеным щекам маркиза, по его золотым волосам? Двести пятнадцать ударов, потом еще сто семьдесят девять... Стоит ли удивляться, что портрет смеялся? В наслаждениях маркиза есть что-то леденящее, огонь пришелся весьма кстати.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Войдите в мое положение. Сюда, в Париж, доходят вести одна хуже другой. Где скрывается зять - неизвестно. Моя дочь Рене льет слезы в замке Лакост. А младшая, Анна - Анна Проспер де Лонэ... Она - сама чистота и свежесть. Девочка могла бы в эти страшные дни побыть с матерью, один вид ее личика помог бы мне забыть о зловещей тени, что легла на наш род. И мы отправились бы с ней вдвоем путешествовать, в какие-нибудь мирные, красивые края... Я так одинока. Не на кого опереться. Все мои усилия тщетны. Я бы воззвала к небесам, моля о помощи, но горло мое пересохло, и нет сил кричать. (Плачет.)