Патрик Модиано - Из самых глубин забвения

Жаклин несомненно испытывала ту же тревогу, но ей требовались толпа и шум вокруг.

В полночь она уходила с Линдой. Они шли на вечеринки к Рахману или в глухие уголки в Ноттинг Хилл. У Рахмана можно было познакомиться с кучей людей, которые приглашали вас в свою очередь. Первый раз в Лондоне, говорил Савундра, исчезло впечатление, что находишься в провинции. Воздух был будто заряжен электричеством.

Я помню наши последние прогулки. Я провожал ее к Рахману в Долфин Сквер. Мне не хотелось заходить и оказываться среди всех этих людей. Перспектива возвращения в квартиру немного пугала меня: надо будет снова нанизывать фразы на белую страницу. Но выбора у меня не было.

В такие вечера мы просили таксиста остановиться у вокзала Виктории. Оттуда шли к Темзе по улочкам Пимлико. Было это в июле. Удушающая жара, но всякий раз, когда мы проходили вдоль ограды какого-нибудь сквера, нас овевал ветерок, доносивший запах липы или других деревьев.

Я оставлял ее у подъезда. Массивные дома Долфин Сквера вырисовывались в лунном свете. Деревья бросали тень на тротуар. Их листва была неподвижна. Воздух застыл, ни малейшего ветерка. На противоположной стороне набережной, возле самой Темзы, сияла неоновая вывеска ресторана на барже. На трапе стоял привратник. Но, по всей видимости, никто в этот ресторан не ходил. Я смотрел на застывшего привратника в ливрее. В этот час на набережной не было машин, и я, наконец-то, оказывался в самом спокойном и скорбном сердце лета.

Вернувшись на Чепстоус Виллас я ложился на кровать и писал, а потом тушил свет и ждал в темноте.

Она возвращалась часа в три, всегда одна. Некоторое время назад Линда снова исчезла.

Тихонько открывала дверь. Я притворялся, что сплю.

А потом, некоторое время спустя, я бодрствовал до самой зари, но больше никогда не слышал ее шагов на лестнице.

***

Вчера, в субботу, первого октября тысяча девятьсот девяносто четвертого года, я вернулся домой с площади Италии на метро. Я ездил за видеокассетами в один магазин, который, якобы, снабжался лучше других. Давно я уже не видел площадь Италии. Она очень изменилась из-за выросших небоскребов.

В вагоне метро я стоял возле дверей. В глубине вагона, слева от меня сидела женщина. Я заметил, что она в солнечных очках, с платком на шее и в старом бежевом плаще. Мне показалось, что это Жаклин. Наземная ветка метро шла вдоль бульвара Огюста Бланки. В дневном свете ее лицо казалось похудевшим. Я хорошо различал рисунок ее рта и носа. Она, я был в этом почти твердо уверен.

Она меня не видела. Глаза ее были скрыты солнечными очками.

Она вышла на станции Корвизар. Я пошел за ней по платформе. В левой руке она несла хозяйственную сумку. Шла она устало, почти спотыкаясь. Раньше у нее была совсем другая походка. Не знаю почему, но она мне часто снилась последнее время: я видел ее в маленьком рыбацком порту на Средиземном море. Она сидела на земле и бесконечно вязала на солнце. Рядом с ней стояла миска, в которую прохожие бросали монетки.

Она перешла бульвар Опост Бланки и двинулась по улице Корвизар. Я шел за ней вниз по склону. Она вошла в продовольственную лавку. Когда она оттуда вышла, по ее походке я понял, что ее сумка стала тяжелее.

На маленькой площади перед сквером стоит кафе под названием "Мюскаде Жюниор". Я посмотрел снаружи в окно. Она стояла у стойки, поставив сумку на пол, и пила пиво. Я решил не заговаривать с ней и не идти за ней дальше, чтобы узнать ее адрес. Я боялся, что после всех этих лет она меня не вспомнит.

Сегодня, в первое осеннее воскресенье, я еду в метро по той же линии. Поезд идет над деревьями бульвара Сен-Жак. Их ветви нависают над рельсами. У меня создается ощущение, что я нахожусь между небом и землей, что я убегаю от настоящего, от моей нынешней жизни. Ничто меня больше ни к чему не привязывает. Через несколько минут, у выхода со станции Корвизар, похожей, благодаря своей застекленной крыше, на провинциальный вокзальчик, я словно войду в проделанную во времени дыру и исчезну навсегда. Я спущусь по склону улицы, и, может быть, мне посчастливится ее встретить. Она наверняка живет где-то поблизости.

Я хорошо помню, что пятнадцать лет тому назад у меня уже было то же состояние духа. Однажды, в августовский день, я ходил в мэрию парижского пригорода Булонь-Биянкур за своим свидетельством о рождении. Вернулся я пешком через Порт д'Отёй и авеню, окаймляющие ипподром и Булонский лес. Я временно жил в гостинице неподалеку от набережной, за садами Трокадеро. Я еще не решил, останусь ли в Париже окончательно или, продолжая писать книгу о "портовых поэтах и романистах", съезжу в Буэнос-Айрес, чтобы разыскать аргентинского поэта Гектора Педро Бломберга, некоторые строфы которого очень меня заинтриговали: