Патрик Модиано - Улица Темных Лавок

- Прилягте тоже... если хотите. - Он указал мне на диванчик возле окна, обитый светло-зеленым бархатом. - Не стесняйтесь... Так гораздо удобнее... Здесь даже сидя чувствуешь себя как в клетке. Прошу вас, ложитесь...

Я лег.

Он зажег лампу под бледно-розовым абажуром, стоявшую на столике у кровати, по комнате разлился ее неяркий свет, и на потолке заиграли тени.

- Так вы интересуетесь эмиграцией?

- Очень.

- Но вы же еще молоды...

Молод? Мне никогда не приходило в голову, что я молод. Надо мной на стене висело большое зеркало в позолоченной раме. Я всмотрелся в свое лицо. Молод?

- Ну... не так уж я и молод...

Мы помолчали. Мы лежали в разных углах комнаты, будто курильщики опиума.

- Я был сейчас на панихиде, - сказал он. - Жалко, вы не знали покойную... Эта старая дама могла бы многое вам рассказать... Она была одной из самых замечательных представительниц эмиграции...

- Правда?

- Очень мужественная женщина. Вначале она открыла небольшую чайную на улице Мои-Табор, всем помогала. А это очень нелегко...

Он сел на кровати, сгорбившись и скрестив на груди руки.

- Мне было тогда пятнадцать лет... Если посчитать, нас осталось совсем немного...

- Остался... Жорж Сашер? - бросил я наугад.

- Ну, он недолго протянет... Вы с ним знакомы?

Кто это? Гипсовый старичок? Или лысый толстяк с монгольским разрезом глаз?

- Знаете что, - сказал он. - Я больше не в силах говорить обо всем этом. Слишком грустно становится... Я просто покажу вам фотографии... На обороте стоят имена и даты... сами разберетесь...

- Мне так неловко вас беспокоить, вы очень любезны...

Он улыбнулся:

- У меня куча фотографий... И на каждой я написал имена и даты, ведь все забывается...

Он встал и, пригнувшись, прошел в соседнюю комнату.

Я услышал, как он выдвигает ящик. Он вернулся с большой красной коробкой и сел на пол, прислонившись к кровати.

- Садитесь рядом. Удобнее будет смотреть.

Я повиновался. На крышке готическими буквами было выведено имя кондитера. Он открыл ее. Коробка оказалась доверху набита фотографиями.

- Здесь перед вами, - сказал он, - все главные действующие лица эмиграции.

Одну за другой передавал он мне фотографии, называя имена и даты, которые прочитывал на обороте, и этому монотонному поминальному чтению русские имена придавали особое звучание - то раскатистое, как удар тарелок, то жалобное или почти приглушенное. Трубецкой. Орбелиани. Шереметьев. Голицын. Эристов. Оболенский. Багратион. Чавчавадзе... Иногда он забирал у меня фотографию и снова рассматривал, проверяя имя и дату. Праздничные снимки. За столом у Великого князя Бориса во время торжественного приема в его Баскском замке спустя много лет после революции. Множество лиц на ужине, черно-белый снимок, 1914 год... Фотографии класса Александровского лицея в Петербурге.

- А вот мой старший брат...

Он передавал мне фотографии все быстрее, уже почти не глядя на них. Он явно спешил поскорее покончить с этим делом. Внезапно мой взгляд задержался на снимке, отпечатанном на более плотной бумаге, чем остальные; на обороте ничего не было написано.

- Вас здесь что-то заинтересовало, месье? - спросил он.

На переднем плане в кресле, выпрямившись, сидит улыбающийся старик. Позади него - молодая белокурая женщина с очень светлыми глазами. Вокруг них - группки людей, многие стоят спиной к объективу. А в левой части снимка - очень высокий мужчина лет тридцати, на нем светлый костюм в мелкую клеточку, он черноволосый, с тонкими усиками, его правая рука не вошла в кадр, а левая лежит на плече молодой блондинки. И мне вдруг кажется, что это я.

Я придвигаюсь к Степе. Мы сидим, опираясь спиной на кровать, вытянув ноги, наши плечи соприкасаются.

- Скажите, кто эти люди? - спрашиваю я.

Он взял фотографию и устало взглянул на нее.

- Это Джорджадзе... - Он показал на старика, сидящего в кресле. Работал в грузинском консульстве в Париже до самой...

Он не кончил фразу, считая, что мне и без слов понятно остальное.

- Это его внучка... Ее звали Гэй... Гэй Орлова... Она с родителями эмигрировала в Америку...

- Вы знали ее?

- Плохо. В общем, нет. Она долго жила в Америке.

- А это кто? - спросил я еле слышно, показав на того, в ком, мне показалось, я узнал себя.

- Это? - Степа сдвинул брови. - Его я не знаю.

- Не знаете?

- Нет.

Я с трудом перевел дыхание.

- Вам не кажется, что я на него похож?

Он посмотрел на меня.

- Похож? Не нахожу... А что?

- Так, ничего...

Но он уже протягивал мне другую фотографию.