Сомерсет Моэм - Брак по расчету

- Monsoo. Qu'est-ce que vous prenez? (мосье, что вы будете пить? фр.) - Я не могу воспроизвести всю эксцентричность его акцента.- Une petite verre de porto (рюмочку порто - фр.) - Он повернулся ко мне: -Иностранцы всегда пьют порто, тут уж впросак не попадешь.

- Только не голландцы,- откликнулась миссис Уилкинс, глядя за борт.-Они ни к чему, кроме шнапса, и не притронутся.

Высокопоставленный француз остановился и взглянул на мистера Уилкинса в некотором смущении, мистер же Уилкинс, легонько стукнув себя в грудь, объявил:

- Moa, proprietaire Cirque. Vous avez visit (Я владелец цирка. Вы посещали - искаж. фр.).

Тут мистер Уилкинс по необъяснимой причине изобразил руками обруч, как бы приглашая пуделя прыгнуть сквозь него.

Затем он указал на обезьянку, которая продолжала сидеть на коленях миссис Уилкинс.

- La petit fils de mon femme (младший сын моей супруги фр.)., -представил он.

Губернатор весь просиял и захохотал, смех у него был особый -музыкальный и очень заразительный. Мистер Уилкинс тоже начал смеяться.

- Oui, oui, - закричал он.- Моа, владелец цирка. Une petite verre de porto. Oui. Oui. N'est-ce pas. (Да, да. Рюмочку порто. Да, да. Не так ли? фр.)

- Мистер Уилкинс говорит по-французски, как настоящий француз,-сообщила миссис Уилкинс бегущим волнам.

- Mais tr s volontiers (c удовольствием - фр.), - согласился губернатор, все еще улыбаясь.

Я пододвинул ему кресло, и, поклонившись миссис Уилкинс, он уселся рядом с нами.

- Скажи пуделю, что нашего сыночка зовут Эгберт,- сказала она, глядя на море.

Я подозвал мальчика, и мы заказали всем выпить.

- Подпиши счет, Элмер,- сказала миссис Уилкинс.- Нечего мистеру, не знаю, как там его, играть в кости, если он не может выбросить больше двух троек.

- Vous comprenez le fran ais, madame? (Вы понимаете по-французски, мадам? - фр.) - вежливо обратился губернатор к миссис Уилкинс.

- Он спрашивает, дорогая, говоришь ли ты по-французски.

- Вот еще! Он что, считает, что я родом из Неаполя?

Тогда губернатор, бурно жестикулируя, разразился потоком английского, настолько фантастического, что мне потребовалось все мое знание французского, чтобы его понять.

Мистер Уилкинс тут же потащил его вниз показать своих животных, а через некоторое время мы снова собрались в душном салоне на обед. Появилась жена губернатора, которую посадили справа от капитана. Губернатор представил ей всех присутствующих, после чего она грациозно нам поклонилась. Это была крупная женщина, высокая, крепкого сложения, лет пятидесяти - пятидесяти пяти, одетая в несколько строгое платье из черного шелка. На голове она носила огромный круглый шлем. Черты ее были настолько правильные и крупные, формы настолько внушительные, что вам сразу приходили на ум те могучие женщины, без которых не обходится ни одна процессия. Она была бы прекрасным олицетворением Америки или Британии в какой-нибудь патриотической демонстрации. Она возвышалась над своим миниатюрным мужем, как небоскреб над хижиной. Он беспрерывно болтал, с живостью и остроумием, и когда он говорил что-нибудь особенно забавное, ее солидные черты расплывались в широкую нежную улыбку.

- Que tu es b te, mon ami (ну что ты за шут, друг мой - фр.), -сказала она. Повернувшись к капитану, она добавила: - Пожалуйста, не обращайте на него внимания. Он всегда такой.

Мы действительно хорошо позабавились за обедом и, когда все было съедено, разошлись по своим каютам, чтобы переспать послеобеденную жару. На таком маленьком корабле, однажды познакомившись со всеми попутчиками, было просто невозможно, даже если бы я этого и хотел, избежать компании друг друга, разве что сидеть, запершись в каюте. Единственным человеком, державшимся особняком, был итальянец-тенор. Он ни с кем не заговаривал, а сидел в сторонке и тихонько тренькал на гитаре, и чтобы уловить мелодию, приходилось напрягать слух. Беседуя то об одном, то о другом, мы наблюдали, как догорает день, ужинали, а потом снова сидели на палубе и глядели на звезды. Два коммерсанта, несмотря на духоту, играли в салоне в пикет, бельгийский же полковник присоединился к нашей маленькой группке. Он был робок и толст и открывал рот лишь для того, чтобы произнести какую-нибудь вежливую фразу. Приход ночи и наступление темноты, видимо, вдохновили сидящего на корме тенора, дав ему ощущение, что он с морем один на один, ибо, подыгрывая себе на гитаре, он начал петь, сначала совсем тихо, потом громче, и, наконец, музыка целиком захватила его, и он запел во весь голос. У него был настоящий итальянский голос, полный спагетти, оливкового масла и солнечного света, и пел он неаполитанские песни, которые я слышал в годы моей юности, а также арии из "Богемы", "Риголетто" и "Травиаты". Пел он с чувством, но довольно наигранно, и тремоло его напоминали вам любого третьеразрядного итальянского тенора, однако в эту прекрасную ночь под открытым небом напыщенность его пения лишь вызывала улыбку, и вы чувствовали, как вас переполняет ленивое наслаждение. Он пел примерно час, и все мы тихо сидели и слушали. Потом он смолк, но остался сидеть, и его могучий силуэт смутно вырисовывался на фоне закатного неба.