Роберт Музиль: Мечтатели

Томас. Да? А чудачества с Йоханнесом?

Регина. Томас, Йоханнес жил ради меня, только ради меня! У него не было в жизни иной цели и смысла, кроме меня! Я никогда не была настолько сумасбродна, чтобы не сознавать, что все это было, в реальности. Но я никак не могла примириться с тем, что этого существа больше нет на свете. Согласна, это было бегство в нереальность... (Задумывается и повторяет без неодобрения.) Бегство в нереальность. Ансельм тоже всегда так говорил... В еще-не-реальность, в горние выси. Есть в нас что-то, чему среди этих людей нет места, - знаем ли мы, в чем оно заключается? А смелости у него недостало!.. Я вдруг совсем поглупела и стала чуть ли не праведницей, заметив, что дело в ином. Куда девалась сновидческая простота, с какой можно было завлечь человека в четыре бумажные стены фантазии. Его мысли воздвигли на пути барьер сопротивления. Впервые не было этой бессмысленно прямой бабьей дороги от глаз под сердце; я поняла: сильные люди чисты. Ты, конечно, можешь смеяться, но мне всегда хотелось быть сильной, как великан, о котором рассказывают в веках! И каждый способен стать им; просто каждый позволяет упаковать себя в себя, как в слишком маленький чемоданчик. Но у него недостало смелости! Он спасся бегством! Томас! То, что он делает с Марией, трусливое бегство в реальность!

Томас. С Марией так просто не выйдет, сама увидишь.

Регина (наливает себе чаю). Прежде чем подойти к этой двери, я еще раз обошла дом. Давние детские, чердаки, все обители нашей фантазии. Побывала и там, где Йоханнес покончил с собой. (Пожимает плечами: дескать, ничего особенного.) Все было почти точь-в-точь как раньше. За дверьми поднималась прислуга, с запозданием, так они ждут в своих комнатах, пока их вызовут звонком. К тому времени все прибрано, все в полном порядке. Готово уютно заурчать, как урчало все эти пятнадцать лет, триста шестьдесят пять дней, уже не существующих дней каждого года. В том числе и когда меня здесь не было, когда я была несчастна, когда я в чужом доме кусала простыню и плакала.

Томас. Дом все больше пустеет. Ансельм уехал. Мария уехала; спорим, ближайшим поездом уедет Йозеф.

Pегина. О, как бы мне хотелось еще раз броситься на пол, в цветы ковра. Ты просто смотри на меня, буравь меня своими злыми трезвыми глазами, чтобы я этого не сделала.

Томас. Такие крупные цветы мы иногда обходили по контуру. Впрочем, дело не в величине, скорее, в нелепой причудливости формы.

Регина. Цветы становятся огромными, когда лежишь на полу. Ножки стульев - как деревья без листвы, окоченело и бессмысленно приросшие к месту: вот таков мир. Большой мир.

Томас. Помнишь, как-то раз мы сидели в шкафу?

Регина (пристально глядя на ковер, ходит по контуру больших дуг его узора - туда и обратно, иногда переступая с одной дуги на другую). Странно и жутко. Я способна двигаться куда хочу и однако же не всегда могу. Ночью, когда не спится, я бы нипочем не рискнула встать и, выпрямившись в полный рост, пройти по комнате. Даже если я всего лишь вытаскиваю из-под одеяла руку и кладу ее под голову, я невольно тотчас же вновь ее убираю. Так жутко, что она лежит в чужом мире и я ее не вижу. Она больше не моя, я должна поскорее спрятать ее под одеяло и прирастить к себе.

Томас (продолжая свою мысль). Мы сидели в шкафу, и кровь в жилах на шее булькала от волнения. (Умолкает.) Ах, вздор, мы уже не дети. (Показывая на узоры, по которым ходила Регина.) Человек никогда не выходит за пределы предначертанного. Поднимаясь наверх, вновь и вновь проходишь мимо одних и тех же точек, кружишь в пустоте над предначертанным главным разрезом. Это как винтовая лестница.

Pегина (с полунаигранным, полуискренним ужасом указывая на ведущую наверх лестницу). Вот она! Видеть ее не хочу! (Прячется подле дивана.)

Томас (тоже испуганно). Ну ты мастерица пугать! (По-братски, без стеснения садится рядом с ней.) Сегодня ночью мне приснился сон, о тебе. Мы опять сидели в шкафу...

Регина. Ой, как у тебя сердце стучит. Сквозь пиджак слышно.

Томас. Но разве эта комната не похожа на шкаф? разве весь этот обезлюдевший дом не похож на пустой шкаф? Нас как бы повернули вспять.

Регина (приподнимается, в плену пугающей мысли). Что же нам теперь делать?!

Томас. Ничего, Регина. На настоящих деревьях золоченые орехи не растут. Их только ищут там, что уже весьма странно. В душе я и сам, пожалуй, раз-другой в году желал Мариина ухода. Отпустить, дать уйти - музыка, тихо плывущий в просторах аккомпанемент шествия, которое еще не началось. Вот как ты. Она и видит, вероятно, лишь некое подобие звезд, качающихся на длинных палках; листья, сквозь чей сон пробираются руки света. А наверное, все-таки замечательно думать о таком...