Ганс Носсак - Спираль

Он сказал, что не надо обижаться на него за то, что он с такой назойливостью и, наверно, бестактно допытывается, чем занимался подсудимый в те два часа.

- И не только в те два часа. Ведь, согласно вашему собственному утверждению, вы уже давно вели такой образ жизни. Значит, вы вечер за вечером просиживали по два часа за столом, ничего ровным счетом не делая?

- Иногда даже больше двух часов.

- И вам это не наскучило?

- Нет, господин прокурор.

- Но извините, в это трудно поверить. Наверно, у вас есть какое-то хобби. Или, если хотите, за вами водится какой-то грешок. Вы собираете марки? А может, вы решаете кроссворды?

По залу прокатилось что-то вроде смешка. Таким образом, прокурор осуществил свое намерение - разрядил обстановку.

- Впрочем, подождите, вы, конечно, читаете. Я угадал? Это и впрямь увлекательное занятие, от книги трудно оторваться. Вечером, после трудов праведных, взять в руки книгу... Что может быть приятнее? Или вы сочиняете стихи? Это, разумеется, могло бы многое объяснить. Ведь говорят, что поэт с головой уходит в сочинительство и что при этом ему необходимо быть одному.

Но тут взял слово адвокат. Он считает несовместимым с достоинством суда тот факт, что в этом зале потешаются над его подзащитным.

- Как вам могла прийти в голову такая мысль, дорогой коллега, разве я потешаюсь над вашим подзащитным? Я задаю вопросы, которые задал бы любой нормальный человек. И никто из тех, кому их задают, не вправе обижаться. Я ищу причину. И быть может, при этом обнаружатся благородные мотивы. Неужели вы сомневаетесь, что мотивы, которые заставляли наших больших поэтов писать стихи, не были благородными?

- Хватит, господин прокурор, - прервал прокурора председатель суда.

Прокурор отвесил поклон членам суда.

- Но почему вы не отвечаете, подсудимый? Почему вы упорно храните молчание? Ведь в эти два часа должно было случиться что-то, что привело к последующему событию или по крайней мере вызвало слезы у вашей жены.

Подсудимый продолжал молчать.

- А, может, вы писали дневник и вам неприятно сознаться в этом?

- А где, интересно, по мнению прокурора, хранится этот дневник? спросил адвокат.

- Это, возможно, выяснится, если защита предоставит информацию о местопребывании жены подсудимого.

Прокурор, что называется, не лез за словом в карман.

Председатель суда постучал по столу.

- Вы видите, подсудимый, - на этот раз заговорил председатель суда, вы видите, что ваше молчание не вызывает ничего, кроме бесплодных словопрений, более того, его толкуют вам во вред.

- Мне задают чересчур много вопросов, господин председатель суда, а когда я на них отвечаю - мне не верят. Моя жена не кралась по лестнице без ботинок, а я никогда не вел дневника. О чем бы я мог написать в дневнике? Ведь ничего не случалось. Я сказал бы скорее обратное тому, что говорил господин прокурор. Моя жена плакала из-за того, что ничего не случалось. И... да, именно из-за того, что она не в силах была это вынести. Это и впрямь трудно выносить, такова истина. Но изменить уже ничего нельзя было, никоим образом, для этого уже было слишком поздно.

Не может ли подсудимый объяснить суду, что он понимает, говоря о том, что "ничего не случалось", и о том, что было уже "слишком поздно"?

Он понимает под этим то, что человек, само собой разумеется, тоскует по прошлому, тоскует по событиям, которые так и не случились. Однако поддаваться этой тоске опасно, и не только из-за себя, но и из-за других тоже. Представьте себе, что вы подходите к столу, за которым сидят трое картежников. Издали вам кажется: вот здорово, они с головой ушли в игру. Они громко шлепают по столу картами, выкрикивают какие-то слова, ржут, охвачены азартом. Вам хочется участвовать во всем этом. Но когда вы подходите к играющим так близко, что можете их коснуться, почувствовать их дыхание, они сразу же замирают: держа карты в руках, они смотрят друг на друга, бледные, с разинутыми ртами, словно восковые фигуры в паноптикуме или словно персонажи сказки о Спящей Красавице. Кажется, будто они спрашивают: и зачем только мы играли? Это невыносимо, особенно в первый раз; вы пугаетесь до смерти, ведь вы отнюдь не хотели помешать другим, парализовать их. В конторе, в электричке, в ресторане - повсюду, где скапливаются люди, происходит то же самое. До тех пор пока к ним кто-то не прислушается, они естественны; все то, что они говорят друг другу, для них важно. Но лишь только они заметят постороннего наблюдателя, они, поперхнувшись, замолкают или же начинают орать, чтобы скрыть свое смущение. Но до этого их доводить нельзя - ведь из чувства стыда можно убить человека или же склонить на убийство.