Шон О'Фаолейн: Безумие в летнюю ночь

- Кочетт! Кочетт! А ну выходи, потаскун! Кочетт!

Я сбежал по лестнице, подлетел к Стиви и тут заметил, как у одного из них в руке блеснул револьвер.

- Нечего сказать, хорош вояка! - орал я на Стиви.

- Да ты о чем? - взвился он.

- Так-то ты воюешь! - орал я ему в лицо, тыча пальцем в горящие развалины по ту сторону долины.

Он мельком посмотрел на развалины, потом перевел взгляд на своих ребят, на меня.

- Ну и что? - выкрикнул он. - Спалили мерзавцев, и поделом, верно я говорю, ребята? Кому-кому, а им по заслугам досталось.

Толпа подхватила его слова - их память хранила воспоминания о тех днях, когда люди помирали от голода на дорогах, а усадьбы величаво и равнодушно взирали на них. И вновь, и вновь толпа эхом вторила Стиви.

- И Кочетта спалим! - выкрикнул Стиви и двинул к лестнице.

Я поймал его за руку, повернул к себе, Кочетт же, перевесившись через чугунные перила, хрипел:

- Будь у меня ружье. Будь только у меня ружье!

- Помолчите! - прикрикнул я на него. С толпой и без него было трудно управиться.

- Мне бы только ружье, - не отступался он. - Хоть на одну минуту.

- Идите в дом, чтоб вам... - прикрикнул я на него. Джипси тем временем старалась утянуть старика с лестницы.

- Ну вы и молодцы! Молодцы, нечего сказать, - дразнил я их. - За четыре месяца хоть бы раз кто выстрелил во всей округе. Разве что сидящего зайца или ручную лису подстрелили. Больше вы ни на что не годны, как на вас погляжу. А теперь взяли и подожгли дом, где живут две старухи, да еще посреди ночи. Что и говорить, всем воякам вояки. Трусы отпетые, вот вы кто!

- А ты попридержи язык, - подал голос Стиви. Он был на голову выше меня.

- Я здесь, чтобы провести с тобой разговор, - сказал я, - и раз тебе неймется, я и проведу этот разговор с тобой и с твоими ребятами не сходя с места. Так вот, должен тебе сказать, что ты прослыл самым смирным командиром...

Стиви с ходу взорвался, наставил на меня револьвер. Деревенские попятились от него, - где это видано своим грозить револьвером? - стали бубнить, дергать Стиви за рукав, а мне подавать знаки: мол, не нарывайся, но кто-кто, а я знал Стиви.

- Да ладно, Лонг, - бубнили они. - Да охолони, Лонг.

- Тебе меня не запугать, - сказал я. - И почему бы тебе не обернуть револьвер против чернопегих?

Стиви обратился к толпе:

- Вы что, дадите этому говоруну залетному себя уговорить?

И ко мне:

- Нам хорошо известно, что собой представляет Кочетт.

- Что я собой представляю? - прохрипел Кочетт - он все еще стоял, вцепившись в перила, а Джипси не оставляла стараний увести его в дом.

- Тебе-то что сделал Кочетт? - спросил я.

- Вот-вот, что я вам сделал? - осипшим от волнения голосом выдохнул Кочетт, сдернул шляпенку и перегнулся через перила, словно собирался держать речь. - Что я вам сделал? Что я сделал вам или кому из ваших?

- Ах ты, старый потаскун! - надсаживался Стиви, и я испугался, как бы он не пристрелил старика. - Да разве ты разбирал, где твои, а где мои? Ты ублюдков настрогал - не сосчитать.

Окончательно распоясавшись, он ткнул револьвером в Джипси и потряс кулаком перед носом старика.

- Посмотри на эту девчонку! Ты что с ней сделал? Отвечай, не то к утру останешься без дома.

Но тут орава ни с того ни с сего рассыпалась по лужайке и расточилась в обставшей нас тьме. Только один не убежал, он все дергал Стиви за рукав и бормотал:

- Вон Блейки идут. Пошли отсюда. Они нас знают.

- Плевал я на Блейков, - отмахивался Стиви: ему было невтерпеж переломить Кочетта, а все остальное его не интересовало.

- Спроси его, - обратился он ко мне, - спроси его, что он сделал с этой девчонкой? Нет, ты спроси!

- Стиви, Стиви, - умоляла Джипси, все еще стараясь утащить старика в дом, но он не трогался с места.

Я оттеснил Стиви, и Кочетт увидел Блейков - шатаясь под тяжестью узлов, они плелись к дому - и спустился встретить их к подножию лестницы со шляпой в руке, как посол или вельможа, принимающий гостей, а голова его, когда он с поклоном пригласил Блейков в дом, ходила вверх-вниз, как у гуся; обе старые девы робко приблизились к нему, боязливо озираясь по сторонам, а замыкал шествие, подслеповато таращась из-за их спин (он видел не лучше Кочетта), тучный капитан, их отец; они утеряли облик человеческий и больше всего напоминали переполошенных гусей и гусынь. Сбившись в кучку, они поднялись по лестнице, Кочетт все сипел, что "не успел подготовиться к приему", и приговаривал: "Вы застигли меня врасплох, мисс Блейк. Но входите, входите. Чашку чая погорячее? Капельку мартеля, капитан? Весьма прискорбно! Чудовищно! Сюда! Прошу сюда! Позвольте. Сюда. Вот мы и пришли..." И таким манером поднялся с гостями в холл.