Шон О'Фаолейн - Я помню ! Помню !

Ричард рассмеялся, услышав знакомую историю - одну из его самых любимых. Мэри приходилось повторять ее чуть ли не на каждой вечеринке - ему нравилось, что у жены появляется ирландский акцент.

Однако заставить Сару молчать было невозможно. Четко, строгим голосом она повторила:

- Кэнти, когда он умер, было ровно семьдесят два года. Не больше. И не меньше. Первого декабря 1943 года я сама удостоверила его крестик на пенсионном бланке - он ведь был совсем неграмотный. Кэнти еще ходил тогда в поношенном плаще с красной подкладкой, в тридцать седьмом году его подарил ему наш отец, и...

- Так это же как раз тот год, - перебил Ричард, - когда они загнали лисицу.

- Верно. Он еще сказал мне: "Я ношу этот плащ шесть лет, а до меня его столько же носил твой батюшка..."

По лицу мужа - а он мог в уме умножить 113 на 113 - Мэри видела, что он сразу подсчитал, сколько было "молодому" Кэнти в те дни - далеко за шестьдесят. И когда Сара замолкла, чтобы перевести дух, короткое тревожное молчание вдруг взорвалось от его оглушительного гогота. Ричард восторженно бил в ладоши, со слепым эгоизмом влюбленного наслаждаясь жгучим стыдом жены.

- Мэри, ах ты чертовка! - давясь от смеха, еле выговорил он. - Я всегда понимал - ты не прочь присочинить. Но чтобы так...

Она яростно бросилась в бой за право чувствовать и представлять свое прошлое по-своему:

- Ничего я не сочиняю. Корни запросто мог набавить себе лет, чтобы получить пенсию. Он же тебе голову задурил, Сара. Когда мы охотились, ему было сорок, ну сорок два. Никак не больше. Не больше сорока двух.

Но ей было достаточно одного взгляда на вздрагивающие плечи и зажмуренные глаза Ричарда, на поджатые губы сестры, чтобы понять - бой проигран. Доброта не позволяла Саре продолжать спор, а честность не давала покрывать ложь, она сидела выпрямившись в своей коляске и чуть покачивала головой, словно бы говоря: "Семьдесят два. Ровно. Не больше и не меньше".

Ни тогда, ни позже Мэри так и не поняла, что Очаровательная Выдумщица устраивала Ричарда так же, как Юная Необузданная Ирландка, - он просто был с ней счастлив. Ослепленный любовью, он час за часом продолжал разговор с Сарой и понял свою ошибку лишь вечером, уже в постели. Они лежали рядом наверху, в комнате, когда-то принадлежавшей ее родителям; зеркало похожего на гроб шкафа отражало последние отсветы дня, с дальних лугов тихо доносилось блеяние овец.

- Черт! - не могла успокоиться Мэри. - Я же действительно съехала в старый карьер. Честное слово! И Корни вовсе не был стариком. А если и был, так ведь еще увлекательней. Но тебе подавай что-нибудь по-слащавее. Красивый молодой охотник! Бесстрашная юная ирландка! Прямо тошнит от всей этой романтической белиберды.

Заложив руки за голову, Ричард опять захохотал. Она стала лупить его кулаками в грудь, а он ласково обнял ее, ощущая в сердце еще большую любовь, еще большее восхищение, о чем, кстати, он недвусмысленно ей сказал, но она с обидой отвернулась, заявив, что все это недоступно ее скромному интеллекту. Потом она вывернулась из его объятий и села.

- Неужто ты хочешь меня убедить, что я тебе больше нравлюсь, когда вру? - закричала она.

- Тише, милый дикарь. Сара услышит.

- Плевать, пусть слышит. Откуда ей знать, раз ее там не было? Сама все начала, а ты и рад выспрашивать. Превратили меня в какое-то трепло.

- Чепуха, родная. Просто у тебя чудесная, чисто ирландская фантазия.

- Да не фантазирую я! Все это правда, правда, правда! До последнего слова! Я могу оговориться, спутать пустячную деталь, но это не вранье. И я не желаю, чтобы вы с этой болтушкой разворовывали мою жизнь...

К его горестному изумлению, она зарыдала в подушку, всхлипывая и вздрагивая. Словно ребенок, подумал он, тронув рукой ее мокрую щеку, ребенок, на глазах у которого автобус переехал любимую собаку.

- Ты не представляешь, Ричард, - причитала Мэри, уткнувшись ему в плечо, - до чего мучительно слушать, как она роется в моей жизни и все превращает в ложь, представляя совсем не так, как было.

- Видимо, ты ей именно так и рассказывала.

- Я пересказывала ей суть. И все, что Сара знает, - это одна суть. А у меня остались только ощущения, только то, что я чувствовала. Другого я не помню.

- Так и скажи ей. Мол, забыла.

- Это значит отнять у нее все. Что у нее есть, у несчастной болтушки? Она ведь живет моей жизнью.

Мэри плакала, пока не уснула на его плече. А он лежал, прислушиваясь к еле слышному протяжному блеянию овец, и мучился - чувство вины, врожденный ум и душевная тонкость, прикрываемая громким хохотом, привели его к решению больше никогда не приезжать в Арда.